Доброе слово подобно спусковому крючку: так и тянет выложить то, что тебя гнетет. Либо я сейчас сброшу с плеч непосильный груз, либо просто-напросто взорвусь. Пересказываю Ханне все, что поведала мне Клеменси.

Откашлявшись, она вздыхает:

– О, милая… Представляю, как ужасно узнать такое о собственной матери.

– О матери и об отце.

– Ну да.

Ханна бросает на меня быстрый оценивающий взгляд, и мне вдруг становится не по себе. Не слишком ли я распустила язык? А вдруг няня сообщит в полицию? Я только что сама дала ей в руки оружие на случай, если она еще раз сцепится с матерью, и, похоже, поступила глупо.

– Ханна, – бормочу я, пытаясь дать задний ход, однако няня меня перебивает:

– Наверняка ты в жутком шоке, ведь преступление очень серьезное. В то же время это дело семейное, так что тебе лучше держать язык за зубами, пока все не обдумаешь, пока не решишь, как поступить. Кто еще об этом знает?

– Никто, только ты.

Я чувствую облегчение – разумеется, Ханна нас не предаст, наоборот, будет поддерживать. Совет она дала хороший – моя бывшая няня всегда знала, как поступить правильно.

– Пусть эта история останется между нами. Кстати, ты-то ведь ничего плохого не сделала, – сжимает мою руку Ханна.

– А кто сделал плохое? – возникает на пороге Руби.

Высвобождаю руку, чувствуя себя неловко перед дочерью. Не хочу, чтобы она воспринимала меня как жаждущего утешения ребенка. В ее глазах я должна быть сильной.

– Никто, дорогая.

– У кого это такие большие уши? – шутит Ханна.

– Вы говорите о бабушке? – настаивает дочь.

Интересно, сколько она уже стоит в дверях?..

– Нет-нет. Бабушка тут совершенно ни при чем, и тебе не о чем переживать.

– Я не очень хорошо себя чувствую, – вздыхает Руби.

– Что, опять?