– Помнишь Асуан? – И она имела в виду не сам город, а снимок.

– Да, – ответила я, – это было как сон.

Глубина не передается, если фиксировать только настоящее. Аналоговые снимки фиксируют время, его следы. Дома я подумала, не слетать ли нам с сыном в Египет – пустыня еще более однообразна, чем море, – но через секунду вспомнила, какое там медицинское обслуживание. Поэтому теперь мы летим в Грецию.

Почему-то вскоре после рождения сына я отложила «Лейку» в сторону; фотографии из роддома прислонены к книгам на полке так, чтобы каждый раз, когда я прохожу с чашкой чая к письменному столу, мой взгляд падал на малыша. Ах да, конечно, я знаю, почему перестала фотографировать, – это связано с тем мотивом упадка, который так любят культивировать интеллектуалы. С появлением цифровых камер, а потом и смартфонов фотографий стало так много, что никто уже не смотрит их по-настоящему. Иногда пролистываешь светящиеся изображения на экране, но никогда бы подруга не позвонила спустя четверть века и не сказала бы всего одно слово: «Асуан».

Фотограф из магазина по соседству, который до сих пор помнит фотографии моего младенца и искренне радовался вместе со мной, больше не проявляет пленки сам. Пленки двух единственных клиентов, которые до сих пор снимают на аналог, он отправляет в крупную лабораторию и получает их обратно по электронной почте, чтобы потом обработать на компьютере и распечатать.

– А где-нибудь еще делают, как раньше? – спрашиваю я.

– Да, делают, – отвечает он, – но ручная работа стоит десять-пятнадцать евро за снимок.

Я говорю, что подумаю об этом, когда вернусь из Греции, и направляюсь в свою книжную келью, чтобы выбрать еще одного автора на букву J, который отправится в отпуск вместе с Э. М. Чораном, Эмили Дикинсон, Жюльеном Грином, моим сыном и мной. Неплохая компания, как мне кажется.

То, что авторы на эту букву занимают три полки длиной по 1,2 метра каждая, объясняется наличием произведений Жана Поля. Добавьте сюда Янна, Джонсона, Джойса, Елинек, и места почти не останется. Я всегда хотела прочитать «Поминки по Финнегану», но немецкое издание, переведенное Дитером Х. Штюнделем, весит не меньше трех килограммов и потому для отпуска не подходит. Ах да, Штюндель: родом из соседнего Зигерланда, человек еще более эксцентричный, чем я. Доктор германтистики, предназначенный для великих дел, он ни разу не покидал провинцию даже для учебы и зарабатывал на жизнь как внештатный сотрудник местного радио, и я частенько видела его на джазовых концертах или театральных постановках в Зигене, всегда в характерной шляпе, как у Бойса. Только потому, что я была моложе, а он старше, меня уже тяготил неприятный ореол успешного человека, хотя, без сомнения, его материалы были явно лучше – глубокие, стильные и абсолютно амбициозные среди прогнозов погоды, «Скорпионс» и советов для поднятия настроения. Упоминал ли он когда-нибудь, что работает над переводом «Поминок по Финнегану»? Он работал над переводом – без договора, без финансирования и без редактора – семнадцать лет, ровно столько же, сколько Джойс потратил на оригинал. Момент, когда он впервые держал в руках немецкое издание, выпущенное небольшим издательством под названием «(Криво)перевод шедевруса Стыдуса Жонса», должно быть, был экстатическим – даже я до сих пор прыгаю до потолка при выходе каждой новой книги. Как Джойс завершил английский текст словами «Париж, 1922–1939», так Штюндель завершил перевод с подписью «Зиген, 1974–1991» и не упускал возможности упомянуть в интервью, что оба города стоят на реке, начинающейся с буквы S. Однако наследники были в ярости, сообщество поклонников Джойса не только объявило его халтурщиком, но и врагом, издательство «Зуркамп» пригрозило ему сразу двумя адвокатами, а критики назвали работу Штюнделя «одной из самых глупых выходок в истории переводов». Однако в интервью он не выглядел ни капельки расстроенным. Согласно «Википедии», с тех пор он выпустил еще две книги, обе о Зигене (о чем там можно писать?), где, судя по всему, он живет до сих пор. Было бы забавно, если бы именно та стажерка из местной газеты, на которую Штюндель тогда смотрел свысока, спустя тридцать лет открыла бы для мира произведение всей его жизни. Но, как я уже сказала, чтобы читать трехкилограммовый «(Криво)перевод шедевруса Стыдуса Жонса» на пляже, нужно быть хотя бы наполовину таким же странным человеком, как он. Интересно, как такие люди выживают в провинции? Откуда они черпают смелость, драйв и удовольствие? Из гастрольных театров, выступающих в школьных актовых залах, из единственного джаз-клуба в радиусе ста километров – и, прежде всего, из книг, стоящих у них дома на полках. Теперь у него есть собственная книга на полке под буквой J, которую невозможно не заметить ни в одной библиотеке. Впрочем, тут применима цитата Додерера, которую Оффенбах часто приводит: «Ибо в глубине души мы все знаем, что те, кто чего-то добился и кем-то стал, в большинстве случаев оказываются совершенно отвратительными людьми».