* * *

Сразу по прибытии в отель мне встречается слово «мать» в таком значении, которое почти никакой североевропеец не в силах постичь.

– Моя мать готовит, – говорит хозяин отеля таким тоном, как будто она готовит лучше любого мишленовского повара.

Ударение сделано не на «моя», а именно на «мать», как будто она – мать всех матерей.

– Можно мне лимон для отбивных?

– Попробуйте сначала, моя, – пауза, – мать! Уже замариновала отбивные.

На следующее утро он спешит от стойки регистрации к буфету:

– Пирог приготовила моя, – пауза, – мать!

– Ах, тогда я возьму два или три кусочка с собой, если можно.

– Моя, – пауза, – мать будет очень рада! – улыбается хозяин.

Хозяин отеля старше меня – это важно отметить, – и, как и все настоящие южные мужчины, он остался маменькиным сынком – а это значит, что его матери должно быть далеко за семьдесят, однако она по-прежнему с раннего утра до позднего вечера стоит на кухне. Вся семья работает в отеле: жена, брат, невестка, а дети (или это уже внуки?) раскладывают свои игрушки в холле, но без – пауза – матери (!) на кухне этот отель был бы вдвое менее значимым.

Кафка, который задолго до мусульман привнес Восток в Германию, однажды заметил, что немецкий язык мешал ему любить свою мать так, как она того заслуживала, – мол, немецкое слово «мать» несет в себе не только христианское сияние, но и христианский холод; еврейская женщина, именуемая словом «мать», становится из-за этого не только комичной, но и чужой. Эта «холодность» скорее протестантская, северная, немецкая, а не христианская в целом. Парадокс неразрешим: мать возводят на пьедестал именно там, где женщина ценится меньше мужчины или вовсе ничего не стоит – например, в католицизме, который при этом искренне чтит Богоматерь. Протестантизм же провозгласил равенство полов и тем самым лишил Богоматерь своего особого положения и даже всякого уважения, а Бога – его женственного начала.

229

В четверти часа ходьбы от парковки мы оставляем позади последних нудистов. Пляж тянется вдоль высокой скалы, и вокруг ничего не нарушает вид: ни машины, ни дороги, ни дома. Только песок, море, птицы и бурые скалы. Люди нужны здесь лишь для того, чтобы кто-то мог оценить эту красоту.

Двадцать-тридцать минут спустя мы бредем по щиколотку в воде и вдруг замечаем несколько потрепанных лежаков и зонтиков – они явно пережили не один туристический сезон. Стоящая рядом деревянная табличка гласит, что ими можно пользоваться бесплатно, если позвонить по указанному номеру и заказать напитки или еду. Робинзон Крузо, наверное, удивился бы не меньше нашего. Мы звоним по указанному номеру и ждем под одним из зонтиков. Вскоре к нам ловко спускается по скалам почти беззубый старик и достает из сумки-холодильника сэндвичи и напитки. Потом мы остаемся лежать на пляже – впервые за много лет проводим целый день у моря: я – с Эрнстом Юнгером в окопах, мой сын – с борьбой с изменением климата.