– Да не так, сильнее, – нетерпеливо советует она.

Трясу снова. Тихий стук.

– Allora! Принесите свой показать мужу, он о таких штуках знает все. – Бьянка восторженно хлопает в ладоши. – Он говорит: если сосуд не из Египта или Леванта, то стеклодув изучал искусство там. Хотя черный цвет необычен. А еще муж говорит, что мы можем никогда не узнать, какие сокровища в нем спрятаны. Возможно, там вещи, которые перевернут наше представление обо всем, к чему привыкли.

Я верчу сосуд в руках, поднимаю его высоко к куполу на свет.

Все происходит очень быстро: или Бьянка сначала визжит, или птица взлетает, потом визжит Бьянка, но прежде, чем мы пытаемся что-нибудь предпринять, Малахит выхватывает сосуд и вылетает в окно.

– Брось сейчас же, подлая птица! – приказывает ему Бьянка, наполовину высовываясь из окна и протягивая руку.

– Осторожно, – говорю я, хватая ее за юбки.

Малахит кружит над крышами, а Бьянка свистит и уговаривает, предлагая взятки и угрожая.

– Марчелло меня предупреждал, чтобы я подрезала Малахиту крылья. Но что это за птица, если не летает? «Язык себе подрежь, – ответила я. – И посмотрим, как ты будешь вести дела и ублажать любовницу».

Птица кружит над нами, взлетая выше и выше.

– Бросай сюда, подлая птица! – Бьянка сердится, что птица не подчиняется, протягивает руку к небу. – Fai come dico! Делай, как говорю!

И подлая птица выполняет приказ.

Мы обе наблюдаем, как падает сосуд. Падает словно воробей, сбитый из рогатки. С небес на улицу.

Глава 26. Эйн-Керем, 5 год до н.э.

Глава 26. Эйн-Керем, 5 год до н.э.

Тяжелый шлепок по воде над нами. Я, сидя под водой, моргаю и пытаюсь разглядеть. Камень откололся и упал? Я прислушиваюсь к солдатам, но вокруг только шум пузырей. Я ждала, что мир под водой будет темным, но, кажется, солнце сбилось с пути и светит снизу вверх из центра земли. Я снова моргаю и вижу, что свет струится через отверстие в скале. Я тянусь по каменистому дну водоема к нему, брыкаясь ногами, извиваясь. Живя в горах, я не научилась плавать, не было возможности или желания. Легкие требуют воздуха. Но мне знакомо это чувство, это давление за годы, проведенные в жаркой мастерской, когда тело просит облегчения. Я делаю так, как учил Авнер: заменяю страдания спокойствием, сосредоточенностью.

Я ощупываю край отверстия, он острый, как зубы. Прижимаю Йоханана к себе и пытаюсь пролезть. Узковато. Оба сразу не пролезем. Глаза сына широко раскрыты и испуганны, но он не сопротивляется.

Я в панике, легкие сжимаются сильнее. Я пробую пройти снова. Вместе не получится. Я смотрю сыну в глаза, призывая не бояться, и толкаю его изо всех сил в дыру. Потом просовываю голову, плечи, бедра. Голову пронзает острая боль. Края скалы царапают тело. Я вижу тонущего ребенка, маленькое тельце дергается. Цепляюсь за него и подталкиваю его вверх, упираясь ногами.