Я целую ее в обе щеки.

Она достает носовой платок, о котором я давно забыла. Тот, что я вышила для нее еще маленькой. Голубые незабудки, красные бабочки и желто-золотые тюльпаны. Я удивлена, что она его сохранила.

Она расправляет носовой платок на столе, затем поворачивает ноутбук ко мне, и на экране появляются изображения вышивки до и после.

– Тебе не кажется странным, что на том изделии так много символов, которые ты вышила на платке?

– Обычные символы…

Но все, что я вижу, – это неизящные детские швы.

– И все же… – говорит она, проводя пальцем по золотым лепесткам тюльпана. – Ты часами отрывала нить от старой бахромы для занавесок, которую нашла в церковном магазине. Помнишь?

Я смеюсь.

– Немного соображала.

– Тебе было четыре года.

Она касается пальцем каждого образа. Я морщусь от неровных стежков.

– Ты талантлива. Всегда была.

У двери я крепко ее обнимаю. Она, обвив меня руками, не пускает. Потом долго машет у почтового ящика, когда машина выезжает с улицы.

В аэропорту я хватаю пижаму и пару рубашек. Зубную пасту и щетку и розовый спрей для лица. Я порхаю над пашминами[55], выбираю темно-синюю – будет мне шалью и одеялом.

– Вы видели все цвета? – спрашивает продавщица.

Как будто я выбрала синюю пашмину, потому что не знала, что есть другие.

На мгновение я останавливаюсь. Потом возвращаю ее на полку и беру золотисто-желтую, теплую.

На табло, где сообщают о моем рейсе, мигает: «Посадка закончена».