«Как вам, без сомнения, известно, – обращается Фихте к своим слушателям, – науки изобретены не для праздного занятия ума и не для потребностей утонченной роскоши… Все наше исследование должно идти к высшей цели человечества – к облагораживанию рода, коего мы – сочлены; от питомцев наук должна распространяться, как из центра, человечность в высшем смысле этого слова»[291]. «Государство, – пишет Гегель, – есть дух, стоящий в мире и реализующийся в нем сознательно… Лишь как наличный в сознании, знающий сам себя в качестве существующего предмета, дух есть государство. В свободе должно исходить не из единичности, из единичного сознания, а лишь из сущности самосознания, ибо эта сущность, безразлично, знает ли об этом человек или нет, реализуется как самостоятельная сила, в которой единичные индивидуумы суть лишь моменты. Существование государства это – шествие бога в мире»[292].

«Это очень далеко, – замечает П. Гайденко, – от кантовского намерения ограничить притязания науки, чтобы дать место вере. Не будем забывать, что Фихте, а также Шеллинг и Гегель, в отличие от Канта, являются теологами по своему образованию. Человек по своей сущности, по своему определению есть существо свободное. Но это его определение составляет в то же время цель его стремлений, он должен еще только осуществить то, что он есть, или, как выражает эту мысль Фихте, "он должен быть тем что он есть»[293].

Естественнонаучная трактовка философии с необходимостью обусловливает поиск той природы и “вечных законов”, которые лежат в основании практического действия, направленного на “облагораживание рода человеческого”. В соответствие с личными склонностями и ценностями Фихте, Шеллинг и Гегель обнаруживают такую природу; для первого – это сознание, совпадающее с самосознанием, для второго – интеллигенция, как единство естественного и искусственного, для третьего – понятие и дух. Если Фихте в первую очередь интересовали проблемы личности («Моя система, – писал он, – с самого начала и до конца есть лишь анализ понятия свободы»[294]), Шеллинга, как уже отмечалось, искусство, то Гегеля – наука.

Стоит заметить, что, на самом деле (то есть с точки зрения рациональной реконструкции), классики немецкой философии не только не стали учеными, но полностью остались на почве спекулятивной философии. Построенные ими “наукоучения” – вовсе не «науки о науках», а особые философские системы, развернутые на основе определенных форм философской дедукции. При этом в центр изучения ставился разум и его законы, а философское творчество рассматривалось как реализация в конкретном философе этого разума.