Высшие инстанции Коминтерна оперативно отреагировали на информацию СРП о ситуации, сложившейся в связи с банановой забастовкой: письмо из Колумбии было получено в декабре 1928 г., а уже в феврале проекты документов, прошедшие через Латиноамериканский лендер-секретариат, были утверждены Президиумом ИККИ и направлены в Боготу для исполнения. Через полгода с письма Президиума был снят гриф «Секретно», и оно было напечатано в «La Correspondencia Sudamericana»[795]. Эта публикация стала важной составляющей кампании по реорганизации партии.

При этом в Москве явно ощущали недостатки своих директив руководству СРП и стремились выяснить мнение колумбийских коммунистов о письме Президиума[796]. Первая реальная возможность разобраться в ситуации представилась во время Латиноамериканского профсоюзного конгресса и континентальной конференции компартий, когда приехавший из Москвы Ж. Эмбер-Дро и члены делегации ИККИ в ЮАСКИ (Э. Дженнари, З. Рабинович, О. Рабате) провели несколько дискуссий с представителями СРП. Ход дискуссий на конференции и три кулуарные встречи с колумбийскими делегатами показали, что СРП как единой организации не существует, ее раздирают противоречия по основным вопросам революционного движения.

Один из руководителей банановой забастовки Р. Э. Маэча считал, что массовое движение в Колумбии основывается «не на доктрине, а на насущных требованиях и за короткое время проделало серьезную эволюцию». Сначала им руководили христианские социалисты, затем реформистские социалисты, а на третьем этапе — революционные социалисты, «являющиеся коммунистами». Перспективы этого этапа, по мнению Маэчи, основывались на «настоящем фанатизме среди масс в отношении коммунизма, который, верят они, приведет их к победе»[797]. И все же он указывал на серьезное препятствие в развитии успеха революционного движения: отсутствие четкого понимания марксизма у руководства партии, фактически подменявшееся привычным каудильизмом.

Ответственность за поражение забастовки ее руководитель возлагал персонально на Т. Урибе, поверившего в то, что «является главнокомандующим партии и восстания» и готовившего повстанческое движение вместе с военными вместо организации массовой кампании солидарности. Считая Урибе «искренним фанатиком», борющимся за дело революции, способным ради нее объединиться «даже с теми, у кого есть деньги», и обладающим «иезуитскими навыками для того, чтобы использовать поддержку либералов, а затем послать их к черту», Маэча был уверен в том, что в случае успеха государственного переворота «весь народ оказал бы свою поддержку, а все активисты в Колумбии сегодня являлись бы социалистами» [798]. Таким образом, косвенно признавалась эффективность «военной концепции» Урибе, стремившегося использовать либеральное движение для обеспечения победы социалистической революции[799]. Парадоксальность мышления Маэчи, последовательного сторонника массового пролетарского движения, заключалась в том, что он сам, критикуя Урибе за каудильизм и путчизм, стремился перевести руководимую им забастовку в восстание, и говорил о наличии всех необходимых для этого условий. При этом в виду имелись не объективные обстоятельства, а наличие 84 дисциплинированных групп по всему региону, имевших военных руководителей и готовых приступить к действиям[800]. Очевидно, что идея о перманентной революционной ситуации в странах Латинской Америки, развитие которой может подтолкнуть партизанский очаг, сформулированные Э. Че Геварой и Р. Дебре, вызревала в умах левых революционеров континента еще в 1920-е гг.