Под Москвою тем временем произошли события, поставившие под угрозу существование только что налаженное земское дело. Исходом розни между дворянами и казаками в Первом ополчении, увы, стала гибель его вождя. О недовольстве казаков Прокофием Ляпуновым уже говорилось. По сообщению «Карамзинского хронографа», после принятия Приговора 30 июня 1611 года, Прокофий Ляпунов продолжал преследовать казаков и требовал от них в большом Разрядном приказе, «чтоб оне от воровства унялися, по дорогам воровать не ездили и всяких людей не побивали и не грабили, а в села и в деревни и в городы на посады не ездили ж, по тому ж не воровали, чтоб под Москву всякие ратные люди и торговые люди ехали без опасенья, чтоб под Москвою б ратным людем нужи не было». Один из земских «бояр» смог добиться от Ивана Заруцкого и Андрея Просовецкого, под началом которых, в основном, служили казаки, чтобы другие начальники войска тоже боролись с мародерами: «И Заруцкой и Ондрей Просовецкой, призвав атаманом и казаков, всем им говорили, чтоб унелися от воровства». Более того, казачью старшину заставили пообещать «перед Розрядом боярину и воеводам» и согласиться, что пойманных на воровстве будут «казнить смертью: а будет не поймают и тех воров побивать» (последнее слово надо запомнить, оно сыграет ключевую роль в обвинениях Ляпунову).

Дорога от обещаний к действительности, как всегда, оказалась длиннее, чем рассчитывали. Казаки просто стали осторожнее, и в свои походы за добычей стали ездить большими станицами, чтобы их не могли захватить, выполняя земский приговор: «и пуще почели воровать и по дорогам ездили станицами, человек по двести и по триста и болши, и воровство стало быть пуще и прежнева»[614]. Ополчение, видимо, уже готово было развалиться на части, и ему не хватало только повода. «Новый летописец» отсчитывал «начало убьения Прокофьева», со времени случая, произошедшего с казачьей станицей в 28 человек, посаженных «в воду» Матвеем Плещеевым у Николы-Угрешского монастыря. Плещеев своей жестокой казнью лишь выполнял тот уговор, которому казаки согласились следовать в Разряде. Однако когда произошел этот случай, они не смогли стерпеть и вмешались в судьбу своих товарищей: «казаки же их выняху всех из воды и приведоша в табары под Москву». После случай у Николы-Угрешского монастыря казачье войско забурлило, буквально, «кругами», где привыкло решать главные дела своих станиц. Видимо, какое-то предчувствие беды посетило и Прокофия Ляпунова, якобы, он даже «хотя бежати к Резани»[615], но его уговорили вернуться. Опасность этого, никак не успокаивавшегося дела, понимали многие, не исключая… главы польско-литовского гарнизона в Москве Александра Госевского, внимательно наблюдавшего за всем, что происходит в подмосковных полках. Здесь ему представился случай познакомить русских людей с неизведанной ими до тех пор политической интригой. Нет, речь не о том, что в Московском государстве не знали, что такое политическое убийство. Просто, до Госевского никто не додумывался, что убить может не яд, а одна подделанная подпись.