У историков, практически, нет шансов повлиять на историческое сознание там, где действуют законы мифологии. Начало Кузьмой Мининым обсуждения в земской избе насущного вопроса о том, что делать дальше из-за остановившегося общего дела под Москвой со временем обросло такими яркими подробностями и образами, которые все равно будут восприниматься реальнее острожного исторического рассказа. Кто же не знает, как Кузьма Минин призывал на нижегородском торгу отдать последнюю рубашку на создание ополчения, как он готов был заложить свою жену, чтобы только уплатить полагающийся сбор, как дружно нижегородцы откликнулись на его призыв и принесли все, что у них было, чтобы начать поход на Москву. Об этом же свидетельствуют источники. «Новый летописец» приводит речь Кузьмы Минина, который «возопи во все люди»: «будет нам похотеть помочи Московскому государству, ино нам не пожелети животов своих; да не гокмо животов своих, ино не пожелеть и дворы свои продавать и жены и дети закладывать и бита челом, хто бы вступился за истинную православную веру и был бы у нас начальником»[658]. Симон Азарьин тоже говорил, что Кузьма Минин «первое собою начат» сбор денег на новое ополчение, «мало себе нечто в дому своем оставив, а то все житье свое положив пред всеми на строение ратных людей». Много потрудился над распространением мифических деталей дела Кузьмы Минина известный чиновник и литератор П.И. Мельников (Андрей Печерский) в середине XIX века. И сколько раз уже рассказана притча о вдове, принесшей «старостам сборным» 10 тысяч рублей из своих 12 тысяч, чем «многих людей в страх вложила»[659]. А разве можно иначе представлять начало нижегородского дела, хоть раз увидев огромную картину Константина Маковского «Воззвание Кузьмы Минина к народу», созданную им в 1896 году (ныне — в собрании Нижегородского государственного художественного музея). Отложим в сторону патриотические картинки (не о Маковском речь), рисовать которые во все времена находилось немало охотников.

Первый же вопрос, о который может споткнуться любитель исторической занимательности, состоит в том, когда именно это происходило? Удивительно, но датировка выступления Минина может быть самой разной. Повторю, вслед за С.Ф. Платоновым: «К сожалению, нельзя с желаемой полнотой и точностью изучить первый момент движения в Нижнем; для этого не хватает материала… Не с большею надеждою на безошибочность своих заключений, чем все прочие писатели, высказываем мы наш взгляд на это дело»[660]. Самой ранней из вероятных дат можно считать время получения в Нижнем Новгороде патриаршего воззвания 25 августа 1611 года. Но если бы это было так, то нижегородское ополчение должно было всячески подчеркивать, что оно образовано под воздействием проповеди патриарха Гермогена. Этого не случилось. Ничего не проясняет ссылка Авраамия Палицына в своем «Сказании» о влиянии на выступление в Нижнем Новгороде троицких грамот, — их текста нет в распоряжении исследователей, как нет и свидетельств контактов нижегородцев с Троице-Сергиевым монастырем. В известной грамоте из Троице-Сергиева монастыря 6 октября 1611 года (адресованной, правда, в Пермь, а не в Нижний Новгород) архимандрит Дионисий, келарь Авраамий Палицын и соборные старцы недвусмысленно призывали «быти в соединенье» и идти «в сход» к подмосковным полкам князя Дмитрия Трубецкого и Ивана Заруцкого. Очень эмоционально комментировал это троицкое послание И.Е. Забелин: «Народ в сентябре уже повсюду, из грамоты Гермогена знал, что под Москвою хотят присяг воренку; народ в это время, по слову Гермогена, писал под Москву поучение к боярам, чтоб не совершали такого вопиющего позора, а в троицкой грамоте его зовут, умоляют идти и помогать тем самым боярам!.. Народ с чувством негодования писал о смерти Ляпунова, поминая его добрым словом, а власти не промолвили в его память ни одного слова». И дальше один из первых историков нижегородского движения задается риторическим вопросом: «Неужели в то время потерян был у всех здравый смысл, чтоб пойти на призыв этой не совсем понятной для народа грамоты?»[661].