По всей физиономии размазана кровь, смешанная с грязью.

— Черт. Черт, — вырывается у меня. — Возьми хотя бы лед. Убери руки от лица и возьми лед, Арни. Ты нормально видишь? Здоровым глазом видишь, да?

Опустив руки, смотрит на меня и моргает.

— Ну что, глаз видит?

Кивает.

Двадцать минут уходит на то, чтобы его успокоить; к лицу прижаты кубики льда. Наполовину отмытый, Арни без единого слова плетется в кровать. Я без единого слова стою у него под дверью — слушаю, как он подвывает.

Всю жизнь я твердил: «Нельзя поднимать руку на Арни. Никто не смеет обижать Арни». И вот за один вечер все это пошло коту под хвост, легко и быстро.

Моя ненависть к себе не знает границ.

Он спит. Первым делом надо прибраться в ванной. Простирнул полотенца, вытер лужи. Сбежал вниз, навел порядок в кухне. Достал из холодильника старую банку покупного крема, снял целлофан, принимаюсь латать и реставрировать торт.

53

53

Когда время уже перевалило за полночь, сквозь темные комнаты нашего дома заскользил свет фар от двух подъехавших машин. Девицы хихикают, а я придерживаю дверь маме, которая еле передвигается. От них от всех пахнет разными духами. Эми с матерью только-только из парикмахерской: у мамы волосы вьются мелким бесом, у сестры топорщатся перьями.

— Смотрите, какая у вас мама. И все по особому случаю — ради одного-единственного мальчика, — приговаривает мама. — По особому случаю, ради одного-единственного мальчика… — Завидев меня, на миг умолкает. — Тебе, небось, моя прическа не по нраву, а, Гилберт?

— Ну что ты, — пытаюсь выдавить я.

В дом входят Дженис и Эллен. Наперебой твердят, как дивно преобразились все «девочки». Дженис предлагает меня подстричь:

— Я захватила с собой правильные ножницы.

Всех своих бойфрендов, говорит, сама стрижет. Эллен признается, что в будущем была бы не прочь открыть салон красоты. Правда, встретив обеспокоенный взгляд Дженис, заверяет, что предпочла бы пойти в стюардессы, но все же добавляет:

— Это приносит огромное удовлетворение.