— Что именно? — недоумевает Дженис.

— Создавать прекрасное из безобразного.

Немая сцена. Мама вопрошает:

— На что это ты намекаешь?

Эллен беспомощно озирается. Даже она понимает, как это прозвучало.

За нее вступается Эми.

— Да ни на что она не намекает, мама, — говорит она. — Ни на что, ведь так?

— Какие могут быть намеки? — говорит Эллен.

А мама ей:

— По-твоему, я вообще ничего не смыслю, да? На новую прическу столько времени убито — и все зазря. Не волосы, а ком шерсти!

Дочки протестуют:

— Что ты, мама, ничего подобного.

Та переходит на крик:

— ТЕПЕРЬ Я ВЫГЛЯЖУ ЕЩЕ ХУЖЕ, ХОТЯ, КАЗАЛОСЬ БЫ, ХУЖЕ НЕКУДА!

Вижу их лица, слышу каждое слово, но в мыслях один лишь Арни.

Мама устраивается в своем синем кресле. Дженис предлагает ей спать наверху, но маму голыми руками не возьмешь: бормочет, что, мол, в доме она хозяйка и спит где пожелает и, мол, даже страхолюдины имеют право на выбор спального места.

— Но ты вовсе не страхолюдина, — заверяет Дженис.

— Еще какая. Страшней не бывает. Больше никому на глаза не покажусь. Никому.

— Боже, мама, — в унисон восклицают Эллен и Дженис.

На что мать непринужденно, почти с гордостью, повторяет: