Вообще-то я равнодушен к памятникам, и даже, на мой взгляд, лучший из них — сидящий Гоголь на Никитском бульваре в Москве — мог бы, по мне, и не быть вовсе. Гоголю памятником — его книги, ни к чему ему гранит и бронза. Полководцу памятник нужнее, но не лежит у меня душа к душегубам. Да, бывает иной раз, что воины заслоняют собою свой народ от истребления, но это — редкость чрезвычайная. Куда чаще дерутся правители-душегубы, и кто одолеет, тот и спаситель, и освободитель, и с девочкой на руках. А документы подберут так, что они докажут, будто миролюбив он был, словно агнец.
Тому же, кто разбит, как ставить памятник? Не почёт, а позор преследуют его — он-де и сам войну начал, и вёл её неумно, и жесток был с пленными и мирными, и культуру громил. Подтверждают это документы — не поддельные, вполне подлинные. И однако же они подложны, если подложили их один к другому, на виду у всех, все в одну пользу. Повернись война иначе, и документы бы на виду легли иные.
Тому же, кто разбит, как ставить памятник? Не почёт, а позор преследуют его — он-де и сам войну начал, и вёл её неумно, и жесток был с пленными и мирными, и культуру громил. Подтверждают это документы — не поддельные, вполне подлинные. И однако же они подложны, если подложили их один к другому, на виду у всех, все в одну пользу. Повернись война иначе, и документы бы на виду легли иные.
Вот почему и жаль мне, что на Преображенском мысу нет памятника. И верится, что когда-нибудь люди на этот мыс придут и памятник поставят.
Вот почему и жаль мне, что на Преображенском мысу нет памятника. И верится, что когда-нибудь люди на этот мыс придут и памятник поставят.
Быть может, редактор и был прав: в 1990 году это звучало не как моя потайная мысль, а как показ верности одному из лагерей, боровшихся за власть. Колчак и без моей помощи стал тогда аргументом в споре — трудно поверить, но его даже называли, повторяя одного белоэмигранта, русским Вашингтоном. А мне хотелось совсем иного: показать человека, оживить, насколько могу, его образ, высветить исторический тупик, в который завела его самого и сподвижников душевная слепота (конец моего тогдашнего очерка[248] касался адмирала как Верховного правителя Сибири).
Вот и жаль, что на том мысу нет памятника — ведь Колчак был умен, деловит, честен и храбр. Когда он был на своём месте, перед ним отворялись двери, расступались льды и отступали недруги. Огромное достижение в освоении Советской Арктики — Северный морской путь — основано Колчаком[249]. При нём Николай Урванцев описал Норильское месторождение.