Ростислав Колчак, рядовой, с матерью и сыном, Париж. 1939 год

Ростислав Колчак не сказал об отце ничего, кроме наивной истории с Усть-Янском[247], и некоторые биографы её бездумно пересказали.

Но не будем корить их. Лучше примем как непреложный факт — никогда не пользоваться ни воспоминаниями, ни восхвалениями, ни проклятьями как самостоятельными источниками, однако будем помнить, что они бывают весьма полезны для выявления возможных вариантов. Варианты же следует подтверждать или опровергать по документам, если же это не удаётся, их можно лишь упоминать как догадки.

* * *

Одно можно сказать уверенно: о мысе Преображения адмирал на допросе вспомнил. Именно там, на острове Беннета, прочертилась его судьба, словно линия жизни на ладони. Он летел, ни себя, ни спутников не жалея, впрягался в сани, голодный кормил собак консервами, тонул в полынье — а нашёл пустой сугроб. Он собрал об учителе всё, что мог, единственный из современников увидал нелепость казённой версии его гибели — и провозгласил её же, следуя мнению других.

Тимирёва в тюрьме

Он храбро и умело воевал с японцами, а вся война позорно провалилась. Он был во главе тех, кто создал морской мозг империи, а та безмозгло рухнула, задавив свой флот. По его плану был заминирован Финский залив, что обеспечило безопасность Петрограда, — а эти же мины не дали Антанте всерьёз поддержать с моря наступление белых на Петроград. Возглавив в 1916 году Черноморский флот, он внушил страх врагам и уважение своим, а свои же матросы через год унизили его, и он покинул флот. Он собрал из осколков империи государство, думая избежать всех прежних ошибок, а оно распалось за год при содействии грубейших ошибок самого же адмирала.

Наконец, чтобы золотой запас империи не достался красным, он решил прикрывать с тыла «золотой эшелон» собственным поездом — и сам достался красным противникам вместе с золотом. Десять дней везли его в его вагоне под чешско-повстанческим конвоем, и почти весь его штаб сбежал, а он отказался — в вагоне оставалась давняя любовь, Аннушка Тимирёва, переводчица. И этим лишь загубил ей жизнь: до старости, до хрущёвской поры она мыкалась по советским тюрьмам.

Что смог Колчак вспомнить с гордостью перед расстрелом? Только собственноручно подписанный на карте бело-чёрный утёс — мыс Преображения, гранит во льдах.

Заключение

Заключение

Семьдесят лет был Колчак показным злодеем для нас и бескорыстным идеалом героя для белых эмигрантов. Между прочим, моя попытка переправить в 1978 году на Запад очерк о нём провалилась как раз потому, что везти должен был сын белоэмигранта, приезжавший проведать московскую родню. Он отшвырнул текст с омерзением, слышать не желая о вине или недостатках героя. Наоборот, когда настала гласность, демократы слышать не желали о достоинствах диктатора и печатать о нём что-либо.