Клаудио Магрис, внимательно изучивший сущность этого явления, в ряде работ подчеркивает парадоксальную природу областей, находившихся под венецианским влиянием: «Славянский мир не может примириться с итальянизацией Далмации»[376]. Другой исследователь, чтобы подчеркнуть своеобразие этой местности, упоминает о «балканской манере говорить и мыслить (discours)»[377]. Французская историческая школа долгое время не уделяла Адриатическому миру должного внимания. Вспоминается лишь несколько удачных работ[378]. Особенность Венецианской империи состоит в том, что заморские владения не образовывали единого целого и находились на большом расстоянии от метрополии. Тем не менее подобная конфигурация не избавляла Республику от завистливых взглядов многочисленных врагов. Любопытная дискуссия развернулась вокруг самого понятия империи. Исследование Джейн Бурбанк и Фредерика Купера, с одной стороны, отсылает к работам Фернана Броделя, а с другой — вторит Николасу Перселлу и Перегрину Хордену[379]. Формы, в которые власть облекала свои действия в первое время, позволяют усомниться в существовании имперской идеологии. Республиканский дух, унаследованный от римлян, послужил основанием для своеобразного политического проекта, в рамках которого понятие natio[380] было избавлено от референций к имманентной власти сакрального или иного характера, иными словами, не предполагало чьего-то верховенства. Значение того, что стояло за термином imperium[381], не ставилось под сомнение, но и не слишком привлекало управлявшую городом аристократию, приверженную республиканским ценностям. Для них государственное правление было, прежде всего, ремеслом и искусством[382].

На протяжении той части своей истории, которая разворачивалась на территории Апеннинского полуострова, венецианцы называли свое государство герцогством, затем коммуной (1143), наконец синьорией (1423), однако после 1000 г. выход в открытое море по направлению к Балканам стал приоритетной задачей. К XIII в. Венеция значительно расширила свою политическую, экономическую и культурную сферу влияния, одновременно оказывая военное давление и преумножая число мирных и торговых договоров. Нельзя обобщить всю совокупность венецианских завоеваний под одним знаменателем, так как они являлись следствием сложных и разнообразных процессов, череды проб и ошибок и в их основе лежал чисто эмпирический подход. Не стоит также забывать о процессе постоянного дробления политической географии Венеции в сочетании с исключительной способностью оказывать культурное влияние на разбросанные по бескрайним просторам территории. Крылатые львы святого Марка (Hinc sunt leones…)[383], одновременно заступники и захватчики, определяли границы политического пространства от Паданской равнины до Эгейского моря. Образцовой иллюстрацией культурной политики Венеции служит работа Витторе Карпаччо 1516 г. Огромная картина, заказанная камерлингами — магистратами, отвечавшими за финансы, наглядно демонстрировала могущество крылатого льва, передними лапами стоящего на суше, а задними — на воде, что символизировало власть Республики над обеими стихиями.