Было бы неверно пытаться объяснить размер полученной Ноллисом и Дюгекленом награды (как прижизненной, так и в виде посмертной славы), соотнося ее с размером деяний. В данном случае реальные «солдаты удачи» еще при жизни оказались заложниками своих героических образов, формируемых обществом, в соответствии с его потребностями. Подвиги Дюгеклена не превосходили совершенное Ноллисом, однако их соотечественники нуждались в то время в принципиально разных героях. Именно поэтому Роберт Ноллис так и остался лишь одним из многих успешных воинов, в то время как Дюгеклен был признан великим и уникальным спасителем отечества.

Первое, что выделяет Дюгеклена из числа других достойных рыцарей и военачальников Столетней войны, — это обширная биографическая литература. Современники и более поздние авторы в своих сочинениях не просто рассказывали о его выдающихся деяниях, непосредственно его биография становилась предметом повествования. Редко кто из мирян, не будучи государем или принцем крови, удостаивался подобной чести. Впрочем, в данном случае историографы лишь реагировали на придворную пропаганду. Поэты и хронисты не сами усмотрели в Бертране Дюгеклене персонажа, достойного остаться в памяти потомков, но именно власть, осыпавшая своего избранника исключительными почестями, стала первоначальным инициатором формирования мифа о герое Франции. Более того, именно власть создала Дюгеклена. Осознанно или нет, но Карл V правильно почувствовал насущную потребность своих подданных в герое-избавителе. Не вдаваясь в рассуждения об уникальности полководческого гения Дюгеклена, отмечу, что, даже если принять этот спорный тезис за аксиому, необходимо учитывать средневековые реалии, когда назначения на командные должности определялись главным образом не способностями, а происхождением. Возглавлять королевскую армию по определению должен был человек близкий к трону. В кризисной ситуации король не просто избрал способного военачальника на важную должность, но создал героя. Возвышение Дюгеклена не было нормальным, традиционным, привычным карьерным ростом отличного военачальника. Это был исключительный пример, не просто поднявший мелкого рыцаря на уровень трона, но возвысивший его над всеми остальными рыцарями Франции. Устремлявшиеся на войну во Франции англичане не нуждались в уникальных героях, английскому обществу нужен был доступный для подражания массовый пример.

Говоря об историографическом образе Дюгеклена, важно подчеркнуть, что французские авторы не просто отзывались на пропагандируемый короной официальный культ великого коннетабля, но включались в его развитие, дополняя указанный образ, отрывая его от реальной биографии, превращая своего современника в мифологического героя. Одним из самых ранних биографов Дюгеклена считается трувер Кювелье. Его огромная (в разных списках 22–25 тысяч стихов) поэма, написанная вскоре после смерти коннетабля в 1380 г., органично сочетает элементы рыцарского романа и хроники. Около 1387 г. неизвестный автор переработал стихи Кювелье в прозу. Этот текст сразу же получил большую популярность: сохранилось множество списков и копий, некоторые из которых весьма серьезно отличаются друг от друга. Фактически вплоть до конца XIX в. все биографии Дюгеклена сводились к пересказу того или иного варианта анонимной хроники[1189], что, безусловно, свидетельствует об определенной устойчивости мифа.