Однако на следующий день вновь поехал инспектировать батальоны Семеновского и лейб-гвардии саперного резервного полубатальона. Не потому, что был такой самодур, – время тревожное, англичане под Кронштадтом, запросто столица могла стать ареной боевых действий. После смотра ему стало еще хуже. С 11 февраля слег в постель. Почувствовал, что дело идет к концу. Необходимо было раздавать «последние долги». Позвал цесаревича. «Вот так, Сашка, сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в том порядке, как желал. Оставляю тебе много трудов и забот… Ежели мне не удалось достигнуть успеха, то это не от недостатка желания и воли, а от недостатка средств. Во всю мою жизнь я имел только одно желание – это покончить со всем жестоким и тягостным, что я должен был сделать для счастья моей страны, чтобы тебе оставить царствование легкое». Завещал, как святую волю: «Вот тебе мой отчет по дипломатической части – дай Бог, чтобы удалось мне тебе сдать Россию такой, какой я стремился ее поставить, сильной, самостоятельной и добродеющей: нам добро, никому – зло». Александр залился слезами, едва увели.
17 февраля лейб-медики, посовещавшись, решили, что государь безнадежен. Кашлял надрывно, сухо, пугая караульных. Рядом рыдала Александра Федоровна (верная Нелидова украдкой прибегала вся в слезах, ее заметили, пустили беспрекословно). Николай очнулся от забытья: «Ты плачешь?» У лейб-медика Мартына Мандта (царь спрятал его от холерного бунта в Зимнем дворце, чуть не убили в разъяренной толпе) спросил: «Скажите, что же, умираю ли я?» Тот знал, что государь не терпит вранья, попросту кивнул. «Что вы нашли во мне своим стетоскопом? каверны?». – «Нет, – ответил, – но начало паралича в легких». – «И у вас достало духу объявить мне мой смертный приговор?» – «О да». – Мандт едва сам не потерял сознание. Император подал ему руку: «Благодарю!» Сказал ПРАВДУ, не побоялся.
Потом врач писал: