«Заставляет дрожать мысль о том, – писал барон Мейендорф, – на какой высоте мы были и как мы охотно и по собственной воле спустились так низко, и все это потому, что люди, которые должны были говорить истину императору, скрывали ее от него, потому что наши посланники, в видах своих личных интересов, предпочитали сглаживать то, что они должны были говорить, и что остальные поступали так же, как и они».

«Мы начали останавливать у себя образование, стеснять мысль, преследовать ум, унижать дух, убивать слово, уничтожать гласность, гасить свет, распространять тьму, покровительствовать невежеству, – писал Михаил Погодин. – Государь, очарованный блестящими отчетами, не имеет верного понятия о настоящем положении России. Став на высоту недосягаемую, он не имеет средств ничего слышать: никакая правда до него достигнуть не смеет, да и не может; все пути выражения мыслей закрыты, нет ни гласности, ни общественного мнения, ни апелляции, ни протеста, ни контроля… О народе, который трудится, проливает кровь, несет все тягости, страдает… ни у кого и мысли нет. Народ как будто не существует нравственно, известный только по ведомостям казенной палаты».

Сдавало железное здоровье, что заставило далеко не старого мужчину подумать о вечном. Свое духовное завещание Николай составил еще 4 мая 1844 года. В нем сначала говорилось о том, как распределить имущество между членами царской семьи: дворцы, дачи, деревни, сапоги, шинели, табакерки, столы, кровати и др. Весь карманный капитал денег он делил между тремя дочерьми. Специально подчеркнул, чтобы не забыли пенсию кучеру Якову; комнатной прислуге, лейб-медикам Арендту, Маркусу, Мандту, Рейнгольдту.

«С моего детства два лица были мне друзьями и товарищами, дружба их ко мне никогда не изменялась, генерал-адъютанта Эдуарда (Адлерберга, – Авт.) я любил как родного брата, сестра его Юлия добрая, обоим им прошу назначить в мою память пенсию сверх получаемых еще по 15 000 рублей серебром… Благодарю графа Чернышева, князя Меншикова, графа Нессельроде, графа Канкрина, графа Блудова, господина Киселева, тех, кого мог неумышленно огорчить, меня прошу простить».

В его смерти есть что-то от кумира Петра Великого. Тот тоже простудился, спасая матросов зимой. Николай 27 января 1855 года заболел гриппом, но вопреки советам врачей выехал в экзерциргауз для осмотра маршевых батальонов Измайловского и Егерского полков, в легком мундире (как сам предписывал в рескриптах о форме), в мороз минус 22 градуса. Вернулся во дворец, задыхаясь от кашля, уже с пневмонией.