«Видимо, так и присоединяются к великой цепи, – думал он иногда, встряхнувшись от своего оцепенения. – Постепенно переходят из жизни в сон. Сначала еще просыпаются иногда, потом все реже и реже и, наконец, в один прекрасный миг не просыпаются вовсе…»

Надо было бы испугаться, исполниться ужаса от этой мысли, но сил не было даже на это – ни душевных, ни физических. В один прекрасный день, когда базилевс по привычке дремал за своим огромным столом, в кабинет вошел Мышастый. Вошел без стука, как к себе самому: после давешнего побега кабинет потентата не закрывался на ключ, к нему могли войти, даже когда он сидел на горшке, – тяжелая плата за власть, точнее, за ее отсутствие.

Базилевс приоткрыл один глаза и безразлично посмотрел на триумвира. Он с трудом вспоминал, что может быть нужно от него этому человеку. Мысли ворочались медленно, затихали, снова пытались приподняться и падали. Но он все-таки вспомнил.

– Я, – сказал базилевс, трудно ворочая языком, – еще не решил. Я еще думаю.

– Я не за тем, – отмахнулся триумвир, – я по другому делу.

И повернулся к двери. Обе дубовые створки раскрылись настежь, и два хранителя ввезли на каталке большое тяжелое тело. Оставили его посреди кабинета, а сами вышли вон. Базилевс смотрел на тело без интереса, смутно, не узнавая. Но тело открыло рот и простонало чуть слышно:

– Максим… Максимушка…

«Зачем его привезли сюда, – подумал базилевс с какой-то странной, удивившей его самого тревогой. – И кого он зовет?»

– Максимушка, дорогой… – слезливо повторило тело.

И тут базилевса словно молнией ударило. Он узнал и голос этот, и неподвижное тело, и узнал даже свое собственное имя, которое произносилось тут вслух. Перед ним – о господи, не может этого быть! – перед ним лежал Грузин. Настоящий, живой Валерий Витальевич Кантришвили. Грузин, которого похоронил он давным-давно, которого оплакал и забыл, это самый Грузин лежал теперь перед ним на каталке и звал его, звал голосом жалобным, слабым, но таким знакомым, живым, настоящим.

Базилевс поднялся со своего кресла, все еще не веря глазам сделал шаг вперед, потом другой. В глазах его двоилось от волнения и сонливости, он не мог сфокусироваться, понять, точно ли перед ним старый Швили или это очередная дьявольская шутка триумвиров. Но зачем понадобилась бы им такая шутка?

Нет, все-таки не шутка, перед ним на самом деле лежал Грузин.

Но ведь этого просто не может быть. Ведь он видел своими глазами, как его убили, как вошли в его большое сильное тело две маленьких гладких пули, он сам держал его холодную, бездыханную руку, просил не уходить, остаться, послушать его… Так что же получается, Грузин послушал, остался, не ушел?