Он посмотрел на нее долгим взглядом, та вспыхнула и потупилась.

– Возвращайтесь, друзья мои, обратно в Орден, расскажите своим братьям, кому на самом деле они служат. Пусть потребуют показать им Великого магистра, того самого, которого никто не видел, кроме командора Быстроногого. А когда этого не случится, вот тогда задумайтесь, что вам делать дальше…

Спустя пять минут, миновав молчаливую охрану, Настя, Хелечка и рыцарь покинули дом Чубакки Рыжего. Сам же Чубакка сидел, развалившись на кресле, и глядел в свинцовые, непроницаемые небеса. Потом показал небесам средний палец и проговорил довольно громко:

– Выкуси, Мышастый!

Глава 25 Последняя жертва

Глава 25

Последняя жертва

Варан спал. Спал сном тяжелым, глубоким, беспробудным. Он теперь спал почти все время, лежал в углу террариума неподвижной кучей бурой кожи, мяса и толстых костей. Иногда базилевсу казалось, что он вообще умер: ни единого движения, даже самого легкого дыхания не исходило из чудовищных дырчатых ноздрей.

«Но если бы он умер, он уже начал бы разлагаться, – думал базилевс. – Или мистические орудия вообще не разлагаются? Вот взять хоть кадавра…»

На этом мысли его кончались. Думать было как-то трудно, муторно, почти невозможно. По ночам ему снилось, что он тоже варан, лежит в дальнем углу аравийской пустыни, недвижный, наполовину занесенный желтым песком, спит, и нет у него сил проснуться.

Когда же он все-таки просыпался, первое, что он видел, был спящий варан.

Теперь он все время проводил в кабинете, ел, пил и даже спал в нем. Он хотел выйти, прогуляться – да хоть бы и в саду камней, что ли, – но Мышастый не пускал его.

– Надо, чтобы сила опять соединилась с вами, потентат, – говорил он.

Он не возражал, соглашался, просто потому, что не было сил возражать. Но сам про себя знал, что не вернется эта сила. Во всяком случае, пока он не даст согласия и дальше быть базилевсом. А он все никак не мог решиться, не мог сказать «да». Хотя выхода все равно не было. У него имелось два варианта: согласиться на предложение триумвирата и вернуться к обязанностям или отказаться. И тогда он и сам, как несчастный кадавр, присоединился бы к великой цепи непогребенных.

Конечно, надо было соглашаться. Но он все тянул, все раздумывал невесть о чем. Даже если бы его самого спросили – о чем ты думаешь, он бы, скорее всего, не знал, что ответить. А все потому, что не думал, думать было тяжело, трудно. Он просто длил существование – и вечным немым упреком глядела на него из террариума куча костей, покрытых бурой кожей.

С каждым днем базилевс все больше проводил во сне. Да и не во сне даже, а в какой-то смертной полудреме, в которой он был вараном, а варан был им.