Я расскажу, как попал на пирушку к гусарам. Жано, не делай круглых глаз. Я подружился с ними, и не взыщи — раньше тебя! Что за люди! Чаадаев, Раевский, Каверин!.. Обжигая губы вином, я слушал вольные речи, и от них закипала кровь!.. Потом всю ночь грыз перо как полоумный… Послушайте, мудрецы! Мысль, священный дар божий, не может быть рабой! Словесность наша не может стать жертвой тупоумной Управы, служить царедворцам и невеждам!..

К ю х е л ь б е к е р. Ай, Пушкин!

П у ш к и н. А мы боимся произнести имя Радищева! Вот уж в ком дерзость мысли выходила из всех пределов! Я не почитал его книги за варварство слога, но теперь… теперь готов подражать ему!

Так я начал! Вырвусь из-под опеки лицейской и — напишу!

Он выкрикивает это восторженно, но тут Пешель решительно выходит на середину комнаты. И все замолкли.

П е ш е л ь. Арестованный Пушкин-господин! Температура?

П у ш к и н (весело). Какая температура?

П е ш е л ь. Вы больны, мой друг. Я принес клистир.

П у ш к и н. Но он мне совсем не нужен, Франц Осипович.

П е ш е л ь. Да, на этот раз не нужен. Но кто это вокруг вас? Тени или люди?

В с е. Тени.

П е ш е л ь. А, да. Очень хорошо. Но… вы же сами знаете, Пушкин, одно лишь упоминание известного имени в сих стенах… Да, да! Руку. Пульс. (Шепотом считает пульс.) Прекрасно. Я так и знал. И прихватил с собой лекарства. (Раскрывает дорожную корзинку, извлекая оттуда предметы.) Спиртовка, стальной тазик… Арака, вино, эль, апельсины, яйца…

Я к о в л е в. О, будет пир горой! Это не наш жалкий гоголь-моголь.