Почти четыреста мужчин сиу предстали перед судом за свое участие, реальное или предполагаемое, в кровавом конфликте. Суды были фикцией. Никому из сиу не предоставили адвоката. У них не было шанса защитить себя от ложных обвинений. Некоторые слушания длились всего несколько минут. По окончании больше трехсот человек были приговорены к казни. Президент Авраам Линкольн смягчил наказание всем, кроме тридцати девяти, которых признали виновными в наиболее чудовищных деяниях. 26 декабря 1862 года – «На следующий день после Рождества», – показал Моз, и я чувствовал его горечь, – тридцать восемь из этих приговоренных мужчин сопроводили к эшафоту, спецально сделанному в форме квадрата, чтобы казнить всех одновременно.

«Им связали руки за спиной, а на головы накинули капюшоны, – показал Моз. – Они не видели друг друга, поэтому выкрикивали свои имена, чтобы остальные знали, что они все здесь, все вместе духом и телом. Их приговорили, но не сломили. Среди них был Амдача».

Моз поднял залитое слезами лицо к небу и не сразу смог продолжить.

«Огромная толпа белых людей собралась посмотреть. В назначенный час одним ударом топора все тридцать восемь человек предали смерти. И толпа, эта толпа нетерпеливых зрителей, ликовала».

Пока Моз рассказывал историю, по моим щекам тоже текли слезы. Все это – эта вопиющая бесчеловечность, это немыслимое извращенное правосудие – совершалось в месте, где я провел последние четыре года своей жизни, и тем не менее ни разу, ни на одном из уроков в Линкольнской школе для индейцев я об этом не слышал. До сих пор не знаю, оплакивал ли я тогда этих людей, с которыми обошлись несправедливо, или Моза, чью боль ощущал как свою, или плакал от чувства вины, которое тяжело давило на сердце. Я происходил из другого народа, чем Моз. Моя кожа была такого же цвета, как кожа тех, кто чудовищно поступал с целой нацией, и я чувствовал яд их преступлений в своей крови.

Ехавшая мимо полицейская машина сбавила скорость.

– Нам надо уходить, – тихо сказал Альберт, не спуская глаз с проезжающей машины.

Он ушел, и мы с Эмми пошли за ним. Но Моз задержался. Повесив голову, он орошал своими слезами траву вокруг надгробия.

Глава сорок седьмая

Глава сорок седьмая

В сумерках я возвращался в Хоперсвилль. Среди деревьев, угольно-черных в темноте наступающей ночи, горели костры, маленькие оазисы света, островки радушия. Я думал о Шофилдах, о том, как они мгновенно приняли меня, мальчишку, который не был им родней, и с какой добротой и щедростью относились… С какой любовью. Я хотел удержать это чувство, и единственное, что смог придумать, это вернуться в их лагерь. Своего рода возвращение домой.