– В школе?

– Нашел работу в Сент-Поле.

Как только я вошел в дом, зеленое небо разверзлось, и теперь сильный ливень барабанил по окну. Я подумал о людях в Гувервилле и представил, как все их пожитки соскальзывают в реку.

Тетя Джулия перевела взгляд на грозу снаружи и словно потерялась в увиденном.

– Что ж, – сказала она, повернувшись обратно ко мне с явно фальшивым оживлением. – Какие у тебя планы?

Я проглотил кусок, который жевал. Это было непросто, потому что горло у меня пересохло от того, что я собирался предложить.

– Я думал, что смогу жить с вами.

– Со мной? Здесь? Боюсь, это невозможно, Одиссей.

– Мне больше некуда идти.

Это была правда, но признаюсь, я постарался, чтобы звучала она как можно жалостливее.

– Если совсем некуда, – сказала она с настоящим участием, как будто ругала себя за бесчувственность, – тогда ладно. Но только пока мы не решим, что с тобой делать.

– Спасибо, тетя Джулия.

Она молча разглядывала меня, отчего мне стало неуютно, и наконец сказала:

– Когда я видела тебя в последний раз, ты был вполовину меньше своего роста. Таким я тебя и запомнила. Ты вырос. Почти мужчина.

«Почти мужчина» – это прозвучало с такой гордостью, как будто она участвовала в моем воспитании. И я понял, что она так и думает. Ведь все эти годы с нашей последней встречи она посылала Брикманам деньги, чтобы обеспечить мое благополучие. Она не могла знать, что эти деньги не принесли нам с Альбертом пользы, пока мы их не украли.

Она встала, подошла к двери и крикнула:

– Моник!

Вернулась женщина в красном шелковом пеньюаре. Они разговаривали приглушенными голосами, но я услышал, как Моник сказала:

– С такой погодой сегодня будет тихо.

Они поговорили еще, и наконец тетя Джулия объявила: