– Оддюр Тордсон, – скрипучим голосом выдавливает он, – это дядя Анны.

Йоун

Йоун

Тингведлир, декабрь 1686 года

Сейчас темно, и Оддюр наверняка спит. Я представляю, как он, мертвецки пьяный, шевелит отвислыми губами и выдыхает вонючие алкогольные пары.

Дверь приотворена. Я тенью проскальзываю в щель.

Маленький домишко кажется совсем голым: здесь всего одна комната с парой кроватей. На одной из них крепко спит хозяин. Все кругом покрыто слоем грязи и липким налетом; стол и скамья усыпаны недоеденными корками. Огонь почти догорел; из очага уже несколько недель не выгребали пепел. Отыскав в углу немного сухого овечьего навоза, я подбрасываю его в костер и принимаюсь дуть на угли, покуда оранжевое пламя не озарит комнату.

Он ворочается и стонет во сне, но не просыпается. Я снимаю с пояса толстую веревку – она куплена у датчан и так прочна, что хоть на быка с ней иди – и связываю ему ноги и руки, соединив его ладони на груди в молитвенном жесте. Он дергается, ворчит и продолжает храпеть.

Я придвигаю скамью к кровати, но ставлю ее вне досягаемости его кулака.

Наливаю себе в кружку brennivín, сажусь и жду.

Пьетюр явился на чердак посреди ночи и потряс меня за плечо:

– Йоун! Йоун!

Я оттолкнул его.

– Оставь меня в покое. Рана огнем горит.

Пьетюр склонился к самому моему лицу.

– Я нашел Анну.

– Анну? Как? Она…