– Земля еще несколько недель не оттает, – пробормотал я.

Роуса перестала шептать молитвы и набросилась на меня:

– Ты хочешь похоронить ее сейчас? Упрятать ее под землю, даже не оплакав?

– Кто ее оплакивать-то станет? – буркнул Пьетюр. – Ты ее не знала, Роуса. У нее не было друзей.

– Катрин любила ее.

– Катрин ее уже оплакала.

– Но ее не было на погребении, – продолжала Роуса с упрямством, вызывающе выставив подбородок. – Катрин любила ее, как собственную дочь. И потеряла ее, как собственную дочь. Ты говоришь, что ты не чудовище, но отказываешь…

– Ни в чем я Катрин не отказываю. – По-видимому, это прозвучало злее, чем я предполагал: Роуса сжалась. – Я не хочу, чтобы она опять страдала, – уже мягче прибавил я. – Разве твое горе утихнет, если ты разделишь его с Катрин? Разве ее скорбь вернет Анну?

Роуса опустила голову, и на руку ей капнула слеза.

Я сделал глубокий вдох и заговорил спокойнее.

– Мы должны уберечь Катрин от боли. Ты и сама видишь, что рассказать ей правду было бы жестоко.

Роуса ничего не ответила, только убрала прядь волос со лба Анны.

– Похороним ее сегодня, – сказал я.

Роуса прикусила губу. Взгляд ее недовольно сверкал, но она молчала.

Я потер глаза.

– Если мы разведем костер, чтобы прогреть землю, это будет слишком заметно.

– Будем надеяться, что Эйидля придавило рухнувшей крышей, – мрачно произнес Пьетюр и, помолчав, продолжил: – Если мы вынесем ее на холм, природа все сделает сама.

– Нет! – одновременно воскликнули мы с Роусой. Она вскочила, скривившись от отвращения: – Чтобы лисы глодали ее тело? И тело ребенка? Сердца у тебя нет…

Пьетюр вскинул руки.

– Я и рад бы поступить иначе, но что нам еще делать?