– Нет! – Роуса поворачивается к Йоуну. – Скажи Паудлю, что он не может… не должен так поступать!

Йоун вздыхает и смотрит на Пьетюра; тот скрещивает руки на груди, закрывает глаза и коротко кивает.

– Это может спасти тебе жизнь.

– Нет!

Йоун оборачивается к ней.

– Роуса, я не стану его обвинять. Пускай люди судачат о нем вместо тебя. Ему придется скрываться всего одну зиму. Потом слухи забудутся. Он сможет начать новую жизнь где-нибудь в другом месте – на востоке, например.

– Но это несправедливо! И никто не поверит в его виновность.

– Что же нам еще остается? – Йоун берет ее ладонь в свои.

Вы можете сказать всем правду. Но он не скажет. И страх вынуждает ее промолчать.

Она вырывает у него руку и гордо выходит на улицу, где бушует ледяной ветер и косой дождь падает с хмурых небес тысячами игл.

Она жадно хватает ртом студеный воздух, но все равно ей кажется, что она тонет.

Вслед ей доносится: «Роуса!»

Она бегом спускается с холма и пробирается в теплый хлев. Лошади мирно жуют сено. Увидев ее, они поднимают головы и тут же снова возвращаются к трапезе. Слезы Роусы совсем не трогают их, и от этого ей становится легче. Она обвивает руками шею Хадльгерд, и тепло лошадиного тела обволакивает ее.

Когда дверь хлева со скрипом распахивается, Роуса не оборачивается. Паудль не произносит ни слова – только обнимает ее, прижимает к себе и мягко покачивается из стороны в сторону. Это успокаивает, как дрожание водной глади, как шепот волн; сердце стучит в ее груди, отмеряя оставшееся время.

Если бы только она была смелей! Я думала, что поступаю правильно, сказала бы она тогда. И он бы, наверное, поверил.

Ну а если нет? Вдруг ее признание заставит его посмотреть на нее другими глазами? Увидеть в ней женщину, способную на преступление? Женщину, превосходно овладевшую искусством обмана?

Последняя трусость – отступаться от правды, лелея хрупкую надежду на то, что Паудль не разлюбит ее, даже если их будут разделять целые мили; на то, что сердце его по-прежнему будет стремиться к ней, когда они разлучатся. Нужно найти в себе силы признаться и не дать оклеветать Паудля, но Роуса не может решиться: а вдруг она спасет его лишь для того, чтобы он с презрением смотрел, как ее поведут на виселицу? Пожалуй, уехать отсюда, прочь из этих кровавых мест и от жестоких людей, даже лучше для него. И поэтому она молчит, а он, обнимая ее, покачивается взад-вперед. Подняв глаза, она видит, что щеки его мокры – должно быть, от дождя, но она не уверена.