Истерическое веселье было проявлением глубокого, непреходящего горя и ощущения больших перемен. В 1349 году, когда в Италии разразилась чума, скорбящий Петрарка писал своему другу Луису Хейлигену: «Наша жизнь – это сон; что бы мы ни делали, мы спим. Только смерть прерывает сон и будит нас. Хотел бы я проснуться до этого момента»[809].

Желанию Петрарки суждено было сбыться. Прежде чем мор окончательно закончится, люди оплачут еще десятки миллионов смертей, но к тому времени Европа уже окажется в тени Просвещения, а поэт уже давно умрет.

Чума в Москве 1352 года была, если воспользоваться фразой Черчилля, не «концом [чумы] или даже не началом конца, а всего лишь концом начала».

Трудно представить, с каким тяжелым сердцем английский летописец писал следующие слова: «В 1361 году во всем мире началась страшная эпидемия[810], спровоцировавшая великий мор»[811]. Между Черной смертью и pestis secunda, как назвали вторую вспышку чумы, прошло не более одиннадцати лет. Новая эпидемия, охватившая человечество в 1361 году, ознаменовала начало продолжительного периода смертности от чумы, который будет длиться более трех столетий. Если бы это не произошло непосредственно после Черной смерти, сегодня о второй эпидемии говорили бы как о грандиозном трагическом событии. В сельской Нормандии умерло 20 процентов населения, во Флоренции, вернее в том, что осталось от нее после Черной смерти, смертность также достигла 20 процентов. В Англии потери среди поместных дворян составили почти столько же, сколько в 1348–1349 годах, даже примерно на 25 процентов больше. Однако на жителей Средневековья наибольшее впечатление производила не столько область распространения pestis secunda, сколько ее жертвы.

У людей, которые стали свидетелями новой волны эпидемии, складывалось впечатление, что pestis secunda поражает в непропорционально больших количествах именно молодых. Действительно, многие жители Средневековья называли вспышку 1361 года не pestis secunda, а «детской чумой» или les mortalite des enfauntz[812]. Хирург Ги де Шолиак, который в 1361 году все еще практиковал и был одним из самых лучших диагностов Средневековья, говорил, что «атаке болезни подверглись множество мальчиков и несколько женщин»[813]. Современное научное мнение утверждает, что ни одна группа населения не является особенно уязвимой перед чумой[814]. Но, как и тарбаган, появившийся в год всплеска чумы, дети, родившиеся после Черной смерти, скорее всего, не имели возможности приобрести временный иммунитет, который появляется у выживших после контакта с Y. pestis.