Разобравшись с евреями-ассимилянтами, Жаботинский, повернул, образно говоря, копье в обратную сторону и тут же обвинил передовую русскую интеллигенцию в эксплуатации ассимилированной еврейской интеллектуальной элиты:

«Никогда еще эксплуатация народа народом не заявляла о себе с таким невинным цинизмом…» Эксплуатируемые евреи тут для Жаботинского — не более чем пример; ведь отношение русской интеллигенции к другим народам — не лучше. Это она «…руками своих лучших и устами своих первых щедро оделила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра…» И далее, совсем уже беспощадным кнутом: «Мы <интеллигенты-евреи> проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе „святой и чистой“ русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, — что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что „мы“ обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно „мы“, во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, — наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия… <…> Русскому национализму не за что бороться — никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки» [ТАРН].

«Никогда еще эксплуатация народа народом не заявляла о себе с таким невинным цинизмом…» Эксплуатируемые евреи тут для Жаботинского — не более чем пример; ведь отношение русской интеллигенции к другим народам — не лучше. Это она «…руками своих лучших и устами своих первых щедро оделила ударами и обидами все народы от Амура до Днепра…» И далее, совсем уже беспощадным кнутом: «Мы <интеллигенты-евреи> проглядели, что в пресловутом, и нас захватившем культе „святой и чистой“ русской интеллигенции, которая-де лучше всех заграничных и супротив которой немцы и французы просто мещане, — что во всем этом славословии о себе самих, решительно вздорном и курьезном, гулко звучала нота национального самообожания. И когда началось освободительное движение и со всех трибун понеслась декламация о том, что „мы“ обгоним Европу, что Франция реакционна, Америка буржуазна, Англия аристократична, а вот именно „мы“, во всеоружии нашей неграмотности, призваны утереть им нос и показать настоящее политическое зодчество, — наша близорукость и тут оплошала, мы и тут не поняли, что пред нами взрыв непомерно вздутого национального самолюбия… <…> Русскому национализму не за что бороться — никто русского поля не занял, а напротив: русская культура, бессознательно опираясь на казенное насилие, расположилась на чужих полях и пьет их материальные и нравственные соки» [ТАРН].