— И все, — подытожила она. — Точка.
* * *
* * *Невозможно было дать выжившим то, чего они действительно хотели, — их утраченный мир, такой, каким он был в те времена, которые они называли словом «прежде». Но почему после катастрофы больше всего пренебрегали теми, кто более всех пострадал от геноцида? Бонавентура Ньибизи особенно опасался, что молодые выжившие сами станут экстремистами.
— Скажем, у нас есть сто тысяч молодых людей, которые лишились своих семей и не имеют никакой надежды, никакого будущего. В такой стране, как эта, если сказать им «иди и убей своего соседа, потому что он убил твоего отца, семерых братьев и сестру», они возьмут мачете и сделают это. Почему? Потому что они не видят своего будущего. Если говорить, что страна должна двигаться к примирению, но в то же время забывать об этих людях, то что происходит? ВСТРЕЧАЯ ИХ НА УЛИЦЕ, МЫ НЕ ОСОЗНАЕМ ИХ ПРОБЛЕМЫ, НО, ВЕРОЯТНО, ОНИ ВИДЕЛИ, КАК НАСИЛОВАЛИ ИХ МАТЕРЕЙ, КАК НАСИЛОВАЛИ ИХ СЕСТЕР. Потребуется сделать очень многое, чтобы эти люди могли вернуться в общество, смотреть в будущее и говорить: «Да, давайте попробуем».
ВСТРЕЧАЯ ИХ НА УЛИЦЕ, МЫ НЕ ОСОЗНАЕМ ИХ ПРОБЛЕМЫ, НО, ВЕРОЯТНО, ОНИ ВИДЕЛИ, КАК НАСИЛОВАЛИ ИХ МАТЕРЕЙ, КАК НАСИЛОВАЛИ ИХ СЕСТЕР.Такой попытки не было сделано. У правительства не было никакой программы для выживших.
— Никто не хочет им помогать, — говорил мне советник Кагаме, Клод Дюсаиди. Он имел в виду — ни один иностранный донор, ни одно гуманитарное агентство. — Мы говорим: «Дайте нам эти деньги, мы сами все сделаем». Никому это не интересно.
Бонавентура, который позднее был назначен министром торговли, объяснил отсутствие иностранной помощи как следствие отсутствия в Руанде возможностей для инвестиций.
— Нельзя рассчитывать на международное сообщество, если ты не богат, а мы небогаты, — говорил он. — У нас нет нефти, поэтому неважно, что в наших жилах тоже течет кровь, что мы — люди.
Со своей стороны Дюсаиди пришел к выводу, что международное сообщество не желает признавать, что геноцид действительно был.
— Они хотят, чтобы мы о нем забыли. Но чтобы мы могли это забыть, надо хотя бы помочь выжившим наладить нормальную жизнь. Тогда, пожалуй, можно будет запустить процесс забвения.
Неожиданная постановка вопроса — «процесс забвения». Со времен холокоста дискуссии о геноциде были неотделимо связаны с представлением об обязательствах памяти. Но в Руанде — где, по словам Пасифика Кабарисы из организации «Африканские права», многие пережившие геноцид «сожалеют, что их не убили», — забвение было бы желанным симптомом минимального восстановления, выздоровления, способности продолжать жить.