— Трудный материал, — вздыхаю я, после того как минуту спустя усаживаюсь в комнате майора, чтобы выпить чашку кофе.

— И да, и нет, — отвечает Драганов. — Будь я маленько понастойчивей, можете не сомневаться, к этому времени по крайней мере одна из девчонок обнаружила бы готовность капитулировать. Но поскольку вы велели особенно не прижимать их...

— Именно. Никуда они не денутся. И все-таки материал довольно трудный — для перевоспитания, я имею в виду.

— И да, и нет, — повторяет майор. — Когда имеешь дело сразу со всей обоймой, они действительно трудны, ничего не скажешь. Но возьмите каждого в отдельности, и вы увидите, что они вполне исправимы... В сущности, все они исправимы, кроме, может быть, Апостола и Пепо.

— «Исправимы» — звучит весьма ободряюще, — тихо говорю я. — Только удастся ли их исправить?

— Вопрос сложный. Во всяком случае, решить его тут, в этой канцелярии, нельзя. Если не заручиться помощью окружающих, близких... — Он устало запускает руку в уже седеющие волосы и, глядя на меня, замечает: — Когда смотришь со стороны, как они лгут и выпендриваются, становишься сам не свой. Думаешь, дал бы каждому оплеуху и отправил бы туда, где им место. А приглядевшись к ним получше, видишь, что какой случай ни возьми — за каждым кроется человеческая драма... Взять, к примеру, эту Лили. Воплощение упрямства и порока. А ведь она неплохая девушка. Лишилась матери, когда была совсем маленькой, нет у нее родной души, на свете, и живет она в какой-то убогой мансарде.

— А отец?

— Да он и слышать о ней не желает. Для него она — мерзавка.

— Вы совершенно правы, — соглашаюсь я. — Сплошь людские драмы. Весь вопрос в том, как избежать трагического эпилога. 

* * *

Сегодня тоже все послеобеденное время проходит в служебных разговорах с Бориславом, только на сей раз к теме «Томас» прибавилась еще одна —«Чарли».

— Ужасно нечистоплотный тип, — замечает мой приятель.

— Что ты имеешь в виду?

— Все... Особенно его ноги.

Борислав вытаскивает из какой-то папки несколько фотографий и через стол бросает мне.

— Смотри-ка, он босой! — изумляюсь я, взглянув на первую.

— Только когда в парадной форме, — уточняет мой коллега.

Гражданин Чарлз Уэст (в дружеском общении — Чарли) заснят во всем своем величии в момент, когда он выходит из посольства. Худой и высокий, он одет с артистической небрежностью — рубаха в крупную клетку, распахнутая почти до пупа, мятая кожаная куртка и такие же мятые ковбойские штаны. Лицо в основном представлено большущим острым носом. Остальная же его часть в большей или меньшей степени скрыта буйной кудрявой растительностью — длинной косматой шевелюрой, всклокоченной бородой и свисающими усами. Гитара, висящая на плече, и босые ноги дополняют его парадный вид.