Он так и не вырос. Это он, а совсем не скурвившийся от любви к власть имущим Бугаев-Африка, остался вечным мальчиком Банананом. Он как вдохнул разреженный воздух постперестроечного ленинградского андерграунда, когда все вдруг стало можно и это все было легко и весело, так и жил в нем. В последнее время он говорил, что воздуха не хватает. Его нелепая, ужасная, такая кинематографичная смерть и об этом тоже. Ушел великий шут. Похоже, ему вся эта осень нашего средневековья оказалась неинтересной.

22 августа 2013

Абсолютный критик

Умер Виктор Топоров

В Санкт-Петербурге на шестьдесят восьмом году жизни скончался известный переводчик и самый скандальный в стране литературный критик Виктор Топоров.

Он много и долго болел. Накануне своей оказавшейся последней операции он написал на странице в Facebook: «Да здравствует мир без меня! // Редчайшая, впрочем, х…ня» Написал ровно то, что думал об этом мире. Именно так он всегда и поступал: говорил, что думает. Даже тогда, когда ошибался и врал, – он же первый в это свое вранье и верил. Он болел так давно, что, казалось, его литературный яд и критическая злоба были частью болезни этого тела. Но нет – главной характеристикой этого человека был огромный словесный талант, который как будто и вместить было во что-то конкретное трудно.

Сам он рассказывал об этом так: родители и куча других родственников были адвокатами (мама была защитником «тунеядца» Иосифа Бродского на суде 1964 года), и мальчик готовился идти по тому же пути. Вот только очень рано в семье заметили, что куда лучше защиты у него получается обвинение. Становиться советским прокурором в конце 1960‐х было западло, литературный же дар мог стать профессией. Вот только еще учительница литературы, горестно выставляя единицы за очередное сочинение школьника Топорова, предупреждала: «Витя, с таким содержанием никакая грамотность не поможет!» Мальчик совершенно не мог держать себя в рамках спущенных свыше условностей. Филфак, конечно, рамки эти никуда не убрал, но, выбрав перевод как основное приложение своих сил, Топоров смог до поры до времени делать вид, что границы для него существуют. Хотя бы границы чужого текста. Так, с английского он переведет Джона Донна, Байрона, Блейка, Шелли, Эдгара По, Браунинга, Уайльда, Киплинга, Элиота, Одена, Фроста; с немецкого – Гете, Ницше, Рильке, Клеменса Брентано, Готфрида Бенна, Пауля Целана и еще массу текстов, без которых наше представление о западной литературе было бы совершенно искаженным. Иногда, правда, его и тут заносило: некоторые поэты в руках этого переводчика куда больше походили на Топорова, чем на самих себя. Но в большинстве случаев его переводы блистательны: за единственное «правильное» слово он готов был и себя измучить, и любого убить.