На юге, в городах по верхней Оке, стояли войска Я. П. Сапеги, вымогавшие у населения поборы, как привыкли это делать в Тушине[1144]. Во время пребывания в приокских городах, как вспоминали в начале 1611 г. князья Юрий и Дмитрий Трубецкие, эти войска «Алексин высекли и сожгли, к Крапивнеи к Белеву приступали»[1145].

В западных уездах страны содержание королевской армии также возлагалось на местное население. Так, 20 ноября 1610 г. Сигизмунд III передал полку Павла Руцкого, стоявшему в Иосифо-Волоколамском монастыре, сбор в свою пользу доходов с дворцовых сел в Волоцком и других уездах[1146]. В материалах, подготовленных для переговоров под Смоленском, отмечалось, что «Рутцкои с товарыщи и черкасы, стоя около Москвы на Волоке… многих Московского государства всяких людей побивали и грабили»[1147]. Очевидно, насилия солдат этого полка произвели особенно сильное впечатление. Для армии, стоявшей под Смоленском, также были выделены «приставства». В результате даже те местные дети боярские, которые получили грамоты на поместья от Сигизмунда III, не могли пользоваться доходами со своих владений. Один из них, И. И. Зубов, обращаясь к королю и к Владиславу, в своей челобитной писал: «наше поместейцо держат в приставстве поляки и литва… велите, государи, то наше поместейцо из приставства очистити»[1148].

Положение усугубил приход зимой 1610/11 г. на русскую территорию больших отрядов запорожских казаков, которые стали разорять южные города, присягнувшие Владиславу[1149].

Русские люди рассчитывали, что договор обеспечит не только скорый уход иноземных войск, но и сохранение территориальной целостности Русского государства в тех границах, в каких оно существовало до Смуты. Но и эти ожидания не оправдались. И после подписания договора королевская армия продолжала осаждать и штурмовать Смоленск, хотя население и власти города неоднократно выражали готовность принести присягу королевичу.

Росту напряженности содействовали, как увидим далее, проникновение в русское общество слухов, что Сигизмунд III сам хочет взять в свои руки власть над Россией, а это ставило под угрозу ее существование как самостоятельного государства.

Вызывая раздражение в обществе, действия новой власти одновременно вели к тому, что стала ослабевать поддержка, которую до сих пор ей оказывал правящий слой. Стоит отметить, что, как наиболее вопиющий пример беззакония новой власти в материалах, подготовленных для переговоров под Смоленском, приводились произведенные в начале 1611 г. назначения в приказы. Такими назначениями «достойных отецких детей… всех изо всех приказов зринули», а на их место поставили «самых худых людей, торговых мужиков детей, молодых детишек боярских»[1150]. Особенно возмущало пожалование думных чинов выходцам из купеческой среды. На переговорах 1615 г. послы с возмущением говорили, что «прислали… в казначеи кожевника детину Фетку Ондронова, в думные дьяки овчинника Степана Соловецкого да замошника Важенка да суконника Кирилка Скробовицкого, Васку Юрьева поповича и иных таких же простых худых людей»[1151]. Все эти назначения делались за взятки: «Хто даст Лву (Сапеге. — Б. Ф.) пару соболей, то дьяк думный, а хто сорок — тот боярин и окольничий»[1152]. Хотя подношения, конечно, имели место, решающей роли они, разумеется, не играли. Речь шла о передаче органов управления в руки бывших сторонников Лжедмитрия II, в преданности которых новая власть была уверена. Но это одновременно означало и оттеснение на второй план тех групп правящей верхушки, в руках которых эти органы ранее находились. Как отмечалось в тех же материалах для смоленских переговоров, А. Госевский «старых дьяков, которые были при прежних царех, всех отженул прочь, а иным ничего делать не велел»[1153]. Такое одностороннее покровительство бывшим тушинцам вело к расколу в правящем слое, часть его, оттесненная на второй план, в случае конфликта между новой властью и обществом уже могло и не оказаться на стороне власти.