Познакомившись с дарвиновской теорией эволюции (первый перевод «Происхождения видов» вышел в 1864 году), русская интеллигенция почти единодушно отвергла содержащиеся в ней мальтузианские идеи. Особенно отрицательно был воспринят агональный момент метафоры борьбы за существование, не получивший отклика ни в политическом, ни в естественно-научном российском дискурсе[1128]. Так, в 1876 году сторонник Годвина Н. Г. Чернышевский писал: «Гадость мальтусианизма ‹…› перешла в учение Дарвина»[1129]. Панславист Н. Я. Данилевский, в труде «Дарвинизм. Критическое исследование» (1885–1889) выразивший влиятельную антидарвинистскую точку зрения, тоже считал перенос утилитаристской соревновательной мысли, характерной для экономической теории Мальтуса, на органический мир наиболее серьезным недостатком эволюционной теории Дарвина[1130].

Примечательно, что большинство российских биологов тоже отвергли идею соревновательной борьбы между организмами как движущей силы эволюции. Дарвиновский образ природы, в которой царят перенаселение и внутривидовая конкуренция, они сочли ошибочным. На этой почве возникают различные альтернативные теории, общим знаменателем которых выступает ослабление роли борьбы за существование как фактора эволюции. Так, ботаник А. Н. Бекетов придерживался неоламаркистской позиции, подчеркивая непосредственное воздействие среды на организмы. Представитель ботанической географии С. И. Коржинский в своей теории гетерогенезиса отстаивал идею скачкообразных мутаций в природе, несовместимых с механизмами борьбы за существование и естественного отбора. Зоолог К. Ф. Кесслер создал теорию «взаимной помощи», согласно которой в центре эволюционной борьбы за существование находится борьба живых организмов с абиотическими факторами, требующая не конкурентной, а кооперативной способности – качества, составляющего истинную «приспособленность» и благоприятствуемого естественным отбором[1131].

Именно теория взаимной помощи, получившая всемирную известность благодаря памфлету П. А. Кропоткина «Взаимная помощь как фактор эволюции» («Mutual Aid. A Factor of Evolution», 1902), ясно показывает герменевтические последствия, вытекающие из метафорической неоднозначности понятия борьбы за существование. Работа Кропоткина стала ответом на статью Т. Г. Гексли «The Struggle for Existence: a Programme» (1888), в котором «бульдог Дарвина» (прозвище Гексли) постулировал неизбежность борьбы за существование в жизни всех живых существ, включая человека: «‹…› до тех пор пока естественный человек беспрепятственно умножает свои силы и численность, поддержание мира и существование промышленности будут не только допускать борьбу за существование, но и требовать, чтобы борьба эта была не менее ожесточенной, нежели в военное время»[1132]. Этой мальтузианской картине мира Кропоткин противопоставляет естественную историю взаимной помощи, осмысляемой как естественный инстинкт, в равной степени свойственный животным и человеку. Не отрицая эволюционного значения борьбы за существование, Кропоткин, однако, понимает ее как борьбу организмов с абиотическими факторами, нередко ведущую к возникновению взаимопомощи: