На следующий день, 26 июля (8 термидора), Робеспьер наконец решился произнести свою речь. Все его агенты находились в готовности, ждали Сен-Жюста. Робеспьера слушали в гробовом молчании.

«Граждане, – начинает он, – пусть другие рисуют вам приятные картины, я же намерен высказать полезные истины. Я не желаю оправдывать опасений, распространяемых коварством; напротив, хочу потушить, если это будет возможно, факел раздора одной силой истины. Я буду защищать перед вами вашу же оскорбленную власть и нарушенную свободу. Я буду защищать себя сам: вы этому не удивитесь». Затем Робеспьер представляет картину волнений, господствовавших с некоторого времени, опасений, распущенных в народе, замыслов против Конвента, приписываемых комитету и ему. «Мы! – восклицает он. – Чтобы мы напали на Конвент?! Да что же мы такое без него? Кто защищал его с опасностью для собственной жизни? Кто жертвовал собою, чтобы вырвать его из рук крамольников?» После стольких доказательств своей преданности он удивляется, как могли разойтись зловещие слухи. «Правда ли, – спрашивает он, – что по рукам ходят гнусные списки, в которых обозначено в качестве жертв известное число членов Конвента, и что эти списки выдаются за дело комитета и мое? Правда ли, что некоторые осмелились выдумать несуществующие заседания комитета, свирепые постановления и аресты, также вымышленные? Правда ли, что некоторых безукоризненных представителей старались уверить, будто их погибель – решенное дело? Правда ли, что вся эта ложь распущена с такой ловкостью и смелостью, что множество представителей не ночуют у себя дома? Да, это всё факты достоверные, и у Комитета общественного спасения имеются доказательства».

Затем Робеспьер жалуется на то, что обвинения, сначала возводимые на комитеты в целом, теперь легли на него одного. Он упоминает, что на него сваливали всё, что правительство делало дурного. Если задерживали патриотов вместо аристократов, говорили: «Так хочет Робеспьер». Если казнили патриотов, говорили: «Так велел Робеспьер». Если многочисленные агенты Комитета общественной безопасности грабили и притесняли людей, говорили: «Их посылает Робеспьер». Его обозвали тираном! За что же? За то, что он приобрел некоторое влияние, всегда говоря правду. «Кто я такой, я, которого обвиняют? – восклицает Робеспьер. – Раб свободы, живой мученик Республики, жертва столько же, сколько и враг порока. Человек оклеветан, лишь только он знаком со мною; из моего усердия делают преступление. Я несчастнейший из людей; я не пользуюсь даже правами гражданина. Что я говорю! Мне даже не дозволяется исполнять обязанности представителя народа!»