Освобождения стали производиться так же, как и аресты, – массово. Радость, хотя менее шумная, стала живее и глубже: она разлилась в семействах, которым возвращали отцов, братьев, сыновей, давно отнятых и даже уже оплакиваемых как обреченных на эшафот. На свободу вышли и люди, которые по своим связям или холодности казались пугливо-недоверчивому правительству подозрительными, и те, патриотизм которых, даже доказанный делами, не мог спасти от мщения за оппозиционные взгляды. Гош – тот молодой полководец, который, собрав на одном склоне Вогезов обе армии, освободил Ландау от блокады маневром, достойным величайших стратегов, а потом попал в тюрьму за сопротивление Комитету общественного спасения, был возвращен своему семейству и армиям, которые ему еще предстояло не раз вести к победе. Кильмен, спасший Северную армию снятием Лагеря Цезаря в августе 1793 года и наказанный за это прекрасное отступление, теперь также получил свободу. Молодая прелестная женщина, имевшая такую власть над Тальеном, была освобождена им и стала его женой.

С каждым днем увеличивалось число освобожденных, а поток просьб, которыми заваливали комитет, всё не уменьшался. «Победа, – сказал по этому случаю Барер, – отметила эпоху, когда отечество может быть снисходительным без опасности для себя и считать вины искупленными некоторым сроком заточения. Комитеты не перестают освобождать согласно подаваемым просьбам, не перестают исправлять совершенные ошибки и несправедливости. Скоро след частных мщений исчезнет с лица Республики. Но стечение народа у дверей Комитета общественной безопасности только замедляет столь полезные труды. Мы отдаем справедливость вполне естественным проявлениям нетерпения, но зачем же задерживать ходатайствами и оскорбительными для законодателей и слишком многочисленными сходбищами скорые действия национального правосудия?»

Действительно, ходатайства всякого рода осаждали Комитет общественной безопасности. Особенно женщины применяли всё свое влияние, домогаясь помилований даже в пользу заведомых врагов Революции. Комитет не раз бывал обманут: так, например, герцоги д’Омон и Валентинуа были освобождены под вымышленными именами; да и множество других спаслись такими же хитростями. Большой беды тут не было, потому что, как сказал Барер, победа отметила эпоху, когда Республика могла сделаться сговорчивой и снисходительной. Но если бы разнесся слух, что освобождают аристократов, это могло снова пробудить революционное недоверие и нарушить кажущееся единодушие, с которым принимались кроткие и примирительные меры.