Так совершилась эта благодетельная катастрофа, которой кончилось восходящее движение революции и началось движение нисходящее. Спрашиваешь себя, что было бы, если б Робеспьер победил? Одиночество, в котором он оказался, доказывает, что этого не могло случиться. Но и останься он победителем, ему пришлось бы уступить всеобщему чувству или он всё равно пал бы после. Подобно всем узурпаторам, он увидел бы себя вынужденным вслед за ужасами смутных времен водворить спокойную и мягкую систему правления. К тому же Революция была слишком обширна, чтобы один и тот же человек, бывший депутатом в Учредительном собрании в 1789 году, мог быть провозглашен протектором или императором в 1804-м.

День 2 июня 1793 года

Следовательно, Робеспьеру не могла выпасть роль узурпатора. Почему ему дано было пережить всех славных революционеров, людей, стоявших бесконечно выше его по даровитости и силе, – хоть бы Дантона?.. Робеспьер был безусловно честен и неподкупен – чтобы пленить людей, необходимо доброе имя. Он был безжалостен – во времена революций жалость губит людей, обладающих ею. Он был горд – и это единственный способ всегда быть на виду. С этими данными он неизбежно должен был пережить своих соперников. Бесстрастный ханжа, не имеющий пороков, в которые вовлекают страсти, но не имеющий и мужества, величия и сердечной теплоты, которыми они обыкновенно сопровождаются; ханжа, живущий только тщеславием и верой в свои теории, который прячется в минуту опасности и опять является требовать поклонения после победы, одержанной другими, – презреннее такого существа не бывало в числе личностей, управлявших людьми.

Глава XXXVII

Глава XXXVII

Последствия 9 термидора; изменения в революционном правительстве – Декреты об аресте Фукье-Тенвиля, Лебона, Россиньоля и других агентов диктатуры; освобождение подозрительных – Состояние финансов, торговли и земледелия после террора – Останки Марата переносятся в Пантеон

События 9 и 10 термидора вызвали всеобщую радость, которая не унималась в течение нескольких дней. Это было какое-то опьянение. Множество людей, уехавших из своих провинций, чтобы скрыться в Париже, теперь бросались в дилижансы и ехали к себе возвестить о всенародном избавлении. Их останавливали на дорогах, расспрашивая о подробностях. Узнав о счастливых событиях, одни возвращались в давно покинутые жилища, другие, прятавшиеся по подвалам и подземельям, осмеливались опять выйти на свет. Узники, наполнявшие многочисленные тюрьмы не только Парижа, но и всей Франции, начинали надеяться на свободу или по крайней мере переставали бояться эшафота.