За короткое время армия приняла другой вид, сменила настроение, и порядок, необходимый для примирения края, был восстановлен. Строгость Гоша к солдатам, однако, мешалась со снисходительностью, и он однажды написал следующие прекрасные слова одному из своих офицеров, который горько жаловался ему на некоторые случаи пьянства: «Э, мой друг, если бы солдаты были философами, он не стали бы драться… Будем исправлять пьяниц, только когда пьянство заставляет их изменять своим обязанностям».

Гош составил себе вполне верные взгляды на край и способы его примирения. «Этим крестьянам нужны священники, – писал он. – Пускай их! Многие сильно пострадали и вздыхают о земледельческой жизни; надо дать им кое-какую подмогу для обзаведения новым хозяйством. Что же касается тех, у кого война обратилась в привычку, их невозможно возвратить на родину: праздностью и неугомонностью они постоянно поддерживали бы смуты. Из этих людей надо образовать легионы и причислить их к армиям Республики. Из них выйдут отличнейшие авангардные солдаты. Их ненависть к коалиции, не оказавшей им никакой помощи, ручается нам за их верность. К тому же, не всё ли им равно, за что и за кого драться? Только бы была война».

Декреты Конвента, распространенные в больших количествах в Вандее и Бретани, освобождение подозрительных в Нанте и Ренне, помилование вдовы Боншана особым декретом, отменявшим произнесенный над нею смертный приговор; отмена всех не совершенных еще казней; свобода, дарованная вероисповеданию; запрет на опустошение церквей; освобождение арестованных священников; наконец, казнь Каррье и его сообщников, – все эти факты начали производить ожидаемое действие как в Вандее, так и в Бретани, и склоняли жителей воспользоваться общей амнистией, обещанной вождям и солдатам. По мере того как утихала ненависть, слабело мужество. Представители, бывшие комиссарами в Нанте, повидались с сестрой Шаретта и передали ему через нее декрет Конвента.

Шаретту приходилось в эту минуту из рук вон плохо. Хоть и одаренный беспримерным упорством, он не мог обойтись без надежды, надежды же он ниоткуда не видел. Веронский двор, при котором он пользовался таким уважением, ничего не делал. Регент написал Шаретту письмо, в котором назначал его наместником и называл вторым основателем монархии. Но это письмо, которое могло бы по крайней мере польстить его тщеславию, хоть и было вверено парижским агентам, до Шаретта не дошло. Он в первый раз попросил помощи у Англии и послал в Лондон своего молодого адъютанта, но пока не имел о нем известий. Итак – ни слова благодарности, ни поощрения ни от принцев, ради которых он жертвовал собою, ни от держав, политику которых поддерживал. Шаретт согласился на свидание с Канкло и представителями народа.