Всё это время Баррас хранил глубокое молчание. Положение его было затруднительным, так как он один заслуживал тех упреков, которыми осыпали его товарищей. Требовать от них отставки за вины, принадлежавшие не им, а ему одному, было бы слишком щекотливо. Итак, он молчал.

Расстались, ни в чем не согласившись. Мерлен, не осмеливавшийся принять самостоятельного решения, объявил, что последует примеру Ларевельера.

Дабы добиться отставки двух своих сотоварищей, Баррас решился прибегнуть к посредничеству третьего лица. Для этой цели он воспользовался бывшим жирондистом Бургоэном, которого привлекла к нему в свое время склонность к наслаждениям. Баррас поручил ему повидаться с Ларевельером и склонить его к отставке. В ночь на 18 июня (30 прериаля) Бургоэн явился к Ларевельеру, взывал к старой дружбе и применил все средства, чтобы поколебать его. Он уверял, что Баррас любит его, почитает, находит его удаление несправедливостью, но заклинает уступить, дабы не вызвать бури. Ларевельер остался непоколебим. Он отвечал, что Баррас обманут Сийесом, Сийес – Баррасом, а они оба – Бонапартами; что они желают погибели Республики, но он будет тому сопротивляться до последнего вздоха.

На следующий день назначили было вступление в должность Гойе. Собрались четыре директора; присутствовали все министры. Едва церемония вступления в должность была окончена, произнесены речи президента и нового директора, как вернулись к вопросу, поставленному накануне. Баррас отвел в сторону Ларевельера, и они оба перешли в соседнюю залу. Баррас возобновил прежние настояния и встретил в своем сотоварище то же упорство. В замешательстве из-за того, что ничего не добился, он возвратился в залу, по-прежнему опасаясь обсуждения образа действий Директории.

Не осмеливаясь напасть на Ларевельера, Баррас необдуманно напустился на Мерлена, выставляя его как какого-то хвастуна, замышлявшего в собрании забияк государственный переворот против своих сотоварищей и советов. Придя на помощь к Мерлену, Ларевельер стал защищать его и доказал всю нелепость подобных обвинений. В самом деле, в юрисконсульте Мерлене не было ничего похожего на только что нарисованный портрет. Баррас пребывал в страшном смущении; наконец он встал со словами:

– Ну так кончено, сабли обнажены.

– Презренный, – отвечал ему Ларевельер с твердостью, – что такое ты говоришь о саблях? Здесь разве только ножи, и они направлены против безупречных людей, которых вы хотите зарезать, не имея возможности склонить их к малодушию.

Гойе желал стать примирителем, но не преуспел в том. В это время многие члены обоих советов пришли просить директоров уступить, обещая, что против них не будут направлять обвинительный акт. Ларевельер с гордостью отвечал им, что вовсе не ожидает милости, что его могут обвинять и он представит свои оправдания.