Общее сердце
Общее сердце
Несмотря на бесспорную популярность Ленина, его культ долгое время был поразительно безличным — в согласии с партийным идеалом унифицированной массовости и тезисом о пролетариате как слитном коллективном организме, нивелирующем в себе любого индивида (вечное пролеткультовское «Мы»). В первые годы революции воцарилась старая коллективистская мистика Луначарского — примат человеческого Вида над личностью — и теогония горьковской «Исповеди»: «Богостроитель этот суть народушко! <…> Народушко бессмертный, его же духу верую, его силу исповедую, он есть начало жизни единое и несомненное; он отец всех богов бывших и будущих!»[337] Комментируя эти пассажи, специалист по большевизму генерал Спиридович писал, что, хотя поначалу богостроительство считалось в партии ересью, «после революции 1917 года, в условиях создавшегося тогда хаоса, эта идеология оказалась как раз подходящей для потворства вышедшим из повиновения массам, стала как бы официальной у большевиков и окрасила их пропаганду»[338]. Любопытно, что и у самого Ленина, вопреки его атеистической ненависти к богостроительству и политической вражде к пролеткульту, в это время смутно проглядывает некое полуофициальное обожествление заводского пролетарского коллектива — например, в речи «Задачи союзов молодежи» (1920), где он, запальчиво изничтожая религиозную нравственность, выводимую «из велений бога», противополагает ей нравственный императив классовой борьбы. Для разрушения старого эксплуататорского общества, говорит он, «надо создать объединение. Боженька такого объединения не создаст. Такое объединение могли дать только фабрики, заводы, только пролетариат». Выходит, пролетариат функционально замещает собой немощное божество старого мира.
Изображения Ленина в поэтических и беллетристических текстах подчинялись литературному канону, который, по определению А. Лурье, сводился к показу «революционной народной массы в целом как могучей монолитной силы»[339]. Один из глашатаев более поздней, сентиментальной ленинианы, Орест Цехновицер, в 1925 году констатировал с оттенком благочестивой грусти:
В большинстве пролетарские поэты и писатели восприняли Ленина, не отделяя его от коллектива-массы. Последнее выявляет марксистское понимание личности, восприятие ее в неразрывной связи с массой, в растворенности в ней <…> Личное, человечное, бытовое отметалось в вырисовке Ленина, и оставался лишь образ сурового вождя — кормчего, рулевого <…> Лишь потом, в ярких набросках близких (не писателей) мы смогли наметить подлинный облик Ильичов[340].