У этого изумительного существа — два лица <…>: Ленин и Ильич. Великий вождь. Историческая, исполинская фигура. И вместе с тем такая изумительная, обаятельная, чудесная личность (А. Сосновский)[359].

Он — с одной стороны, Ульянов, а с другой стороны, он — Ленин (Н. Осинский)[360].

А в глазах есть противоречие, они добрые и строгие (А. Аросев)[361].

Уже в 1920 году и особенно после смерти властителя это «противоречие» пытаются синтезировать в духе мистического человеколюбия вчерашние богостроители Горький и Луначарский: оба называют его Человеком с большой буквы (отсюда и «самый человечный человек» Маяковского), умеющим ненавидеть от великой любви. Замечательный комизм таким диалектическим акафистам придают как напыщенность Горького, так и обычная стилистическая сумятица, свойственная наркому просвещения, который в своем показе Ленина сочетает стародевичьи ужимки («Гнев его также необыкновенно мил») с канцелярскими оборотами; в итоге Ильич являет собой некую помесь большевистского Амура с анатомическим пособием: «Если перейти к сердцу Владимира Ильича, оно сказывалось, во-первых, в коренной его любви…»[362]

К числу «земных» свойств относились все та же внешняя неказистость, бытовая непритязательность и скромность (по части которой среди европейских деспотов он уступал, кажется, только португальскому диктатору Салазару, скромнейшему из скромных). Панегиристы стараются оживить блеклую гамму хоть какими-то индивидуальными тонами, трогательными и забавными «человеческими слабостями» (ориентируя их одновременно на образ Мессии в Ис. 53: 2) — тенденция, которая расцветет после его смерти в мемуаристике, а с конца 1960‐х годов будет пародироваться в анекдотах.

Владимир Ильич Бебель

Владимир Ильич Бебель

Важнейшее место в комплекте христианских реминисценций, однако, занимала клишированная множеством авторов евангельская простота и доступность Ильича, которая на деле представляла собой довольно сложное понятие. В этой «простоте» разоблачительный редукционизм, прямолинейность и ясновидение Ленина соединялись с открытостью и сердечностью Иисуса, его любовью к «простецам». Но тут у Ильича был непосредственный, тоже сакрализованный предшественник, на образ которого он сам ориентировался, так же как ориентировалась на него и вся казенная лениниана (постаравшаяся затем стереть память об этом предтече). Я имею в виду Августа Бебеля — харизматического «рабочего вождя» немецкой социал-демократии, весьма уважительно упомянутого Лениным еще в «Что делать?» (а потом, в 1910‐м, и Сталиным в статье к 70-летию Бебеля[363]). Вот как в некрологе (1913) вспоминал о нем большевик-религиовед Бонч-Бруевич, знавший толк в подобных славословиях и позднее ставший одним из главных создателей ленинского культа; здесь описывается приезд Бебеля в 1898 году к «рабочим-цюрихчанам»: