Русь рабочих и крестьян взрастила в муках своего освобождения [ср. родовые муки] из векового рабства лучшего работника всемирного освобождения[350].

Русь рабочих и крестьян взрастила в муках своего освобождения [ср. родовые муки] из векового рабства лучшего работника всемирного освобождения[350].

С партаппаратной точки зрения, однако, важнее было представить Ленина порождением самой РКП. В 1923 году, незадолго до неотвратимо приближавшейся кончины вождя, когда обострилась борьба за власть между старобольшевистской элитой и Троцким, Зиновьев в брошюре «В. И. Ленин» писал:

Всякий, кто хочет с успехом идти по указанному тов. Лениным пути, должен помогать строить нашу великую Коммунистическую Партию, потому что только она могла родить такого человека, как Ленин[351].

Всякий, кто хочет с успехом идти по указанному тов. Лениным пути, должен помогать строить нашу великую Коммунистическую Партию, потому что только она могла родить такого человека, как Ленин[351].

Иначе говоря, «никто не знает Сына, кроме Отца» (Мф 11: 27) — или, на сей раз, Матери; грамматический род слова «партия» сообщает большевизму приметы даже некоей андрогинности. Как бы то ни было, после смерти правителя в траурных песнопениях наряду с «сиротской» темой (см. ниже) нередко различима богородичная интонация — к примеру, у С. Третьякова: «Боль такая бывает, когда умирает сын»[352].

Однако культовый репертуар включал в себя и другие модификации. В этом клерикально-материалистическом контексте единосущность вождя и класса неизбежно должна была пониматься по библейской модели: «плоть от плоти» (ср.: Быт. 2: 23) или «образ и подобие» (Быт. 5: 1–4). Мотив «единой плоти» очень заметен и в упоминавшемся кольцовском очерке, где он увязан и с богостроительской риторикой насчет единой кровеносной системы масс (ср. кипящая Чаша Грааля у Горького в «Исповеди»), и с пролетарско-технологическими красотами:

Разве не кровь самого пролетариата — кровь Ильича? Не рабочие мускулы — его мускулы? Не центральная узловая распределительная станция и главный стратегический штаб — мозг Ленина?

Разве не кровь самого пролетариата — кровь Ильича? Не рабочие мускулы — его мускулы? Не центральная узловая распределительная станция и главный стратегический штаб — мозг Ленина?

К идеалу христианско-пролеткультовской безличности Кольцов удачно приспосабливает здесь пресловутую «простоту и скромность», а равно озадачивавшую многих невзрачность, неказистость, внешнюю тусклость — Набоков сказал бы: пошлость — Ильича. Кольцовская версия богостроительства — итоговый портрет «человека из будущего» — дышит благородной аскезой классового утилитаризма (соединенной с представлением о нераздельности Троицы):