Наряду с эмигрантской наивностью здесь впечатляет вегетативно-мифологическая энергия этой веры в грядущее возрождение низовых масс, вызревающее в Наркомземе и национально-крестьянской среде. Но сами эти ассоциации у Дана верно отражают как символику, так и самую стилистику истребительно-обновленческой вакханалии, развязанной Сталиным, ибо не вызывает никаких сомнений родство его кадровой революции с аграрными мифологемами.

В ноябре 1925 года на похоронах (зиновьевца) Фрунзе Сталин произнес непостижимо откровенную речь, отрывки из которой часто цитируются в литературе:

Товарищи! Этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась еще одна жертва.

Товарищи! Этот год был для нас проклятием. Он вырвал из нашей среды целый ряд руководящих товарищей. Но этого оказалось недостаточно, и понадобилась еще одна жертва.

Зададимся вопросом — кому понадобилась? На первый взгляд, той самой «судьбе», существование которой Сталин — в беседе с Людвигом — отрицал, но которая обычно выступала в большевизме в таинственном амплуа некоей полуперсонифицированной буржуазно-демонической силы. Между тем мотив «жертвы» получит другой смысл, если вспомнить известные медицинские обстоятельства скоропостижной кончины красного полководца, наступившей при энергичном содействии генсека:

Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и просто спускались в могилу. К сожалению, не так легко и просто поднимаются наши молодые товарищи на смену старым.

Может быть, это так именно и нужно, чтобы старые товарищи так легко и просто спускались в могилу. К сожалению, не так легко и просто поднимаются наши молодые товарищи на смену старым.

Словом, довольно счастлив я в товарищах моих. Но откуда тогда «поднимаются» эти молодые товарищи? Конечно же, из самой «могилы» — из земной утробы, где, согласно архаическим представлениям, обретаются духи или эмбрионы всех живых существ[584], включая боевых сподвижников Фрунзе. В 1920‐м Сталин превозносит большевистских «неутомимых работников», которые «чуть ли не в один день подняли из-под земли Красную Армию».

В его аграрно-аппаратных циклах, в нескончаемом коловращении кадровой протоплазмы есть что-то и от самой элементарной — вегетативной — формы бессмертия. Быть может, именно в этом ключе понял Сталин историю, которую спустя много лет поведал ему Мао Цзэдун, рассказывая о гражданской войне в Китае: «Оказавшись в окружении, бойцы не сдавались, следуя призыву командира: „Не взирать на трудности, не страшиться испытаний, смотреть на смерть как на возвращение“. Сталин долго пытался уяснить смысл „возвращения“. Мао терпеливо объяснял, что в данном случае иероглиф „возвращение“ означает презрение к смерти как форме возвращения к своему первосостоянию, т. е., пожалуй, неисчезновению как материи. Сталин, проницательный собеседник и внимательный слушатель, отметил не только бесстрашие, но и мудрость командира»[585].