И, вот, когда пуговица найдена, наступает один из самых тяжких и ответственных моментов моей хозяйственной деятельности. Собственно говоря, не момент даже, а эпоха: вдевание нитки в иголку.

Сколько уже лет живу я одиноко и сам произвожу легкие починки белья. Или штопаю носки, затягивая их дыры прочным гордиевым узлом. И удивительно: всегда между моими иголками и моими нитками устанавливаются какие-то мрачные, враждебные отношения. В других домах вижу: – сидит хозяйка, вышивает, попутно весело разговаривает с гостями и время от времени отрывает от катушки нитку, небрежным движением втыкает ее в иголку и спокойно продолжает работу. А я, чтобы вдеть нитку в ушко, должен пройти через серию долгих и сложных приготовлений. Сначала отрываю нитку длиною в два-три метра, чтобы ею одною провести весь сеанс предстоящей починки; затем, чтобы оторванный конец благополучно прошел в отверстие иглы, обильно смачиваю его водой; после этого начинаю вертеть конец между ладонями, чтобы значительно уменьшить его диаметр; потом несколько раз сильно вытягиваю конец, чтобы он не сгибался… И тогда берусь за иголку.

Трудно в кратком очерке изложить то, что происходит в дальнейшем. Держа в одной руке нитку, а в другой иглу, я с затаенным дыханием начинаю приближать их друг к другу. Если нитка движется быстро, то иголка останавливается, замирает на месте, и в самый момент соприкосновения резко, вдруг, отворачивается в сторону. Вместо отверстия нитка попадает на непроницаемую массу метала. Если же, наоборот, останавливается нитка, а иголка идет ей навстречу, нитка сама начинает прибегать ко всяким уловкам, чтобы ни за что не попасть в ушко. То она топорщится и горбится, подражая верблюду; то изгибается, виляя в разные стороны; то сворачивается в кольца, чтобы кинуться назад или уйти далеко вбок.

После первой попытки, обычно продолжающейся не менее часа, я делаю легкий перерыв и даю отдых глазам. Варю себе крепкое кофе, чтобы восстановить силы, выкуриваю папиросу и только после этого возвращаюсь к работе. Как разумное существо, я хорошо понимаю, что, если хоть раз сдаться на милость своеволия вещей и не настоять на своем, никогда мне не быть франтом и не носить всех нужных пуговиц на пиджаке и на панталонах.

И, вот, наконец, к наступлению ночи, упорная человеческая воля и гордый разум побеждают. Бунт вещей подавлен, нитка вдета. Я полный хозяин положения. И тогда, хотя я и надеваю на ноги мягкие туфли, чтобы никого не тревожить, однако, нижние жильцы все же могут слышать, как я оживленно хожу взад и вперед по комнате. Это я – шью. Втыкаю иглу в пуговицу, отхожу на два метра в сторону, к концу комнаты, чтобы затянуть нитку; затем возвращаюсь назад, втыкаю иглу с другой стороны пиджака, опять отхожу…