Ясно, что именно для этой практической шлифовки слов и образовались логические законы тождества, противоречия и исключенного третьего.

Закон тождества или, по-нашему, искусственно-культурное правило тождества, выработался интеллектом говорящего человека, разумеется, не для познания мира, а только для взаимного понимания при речевом общении. Чтобы речевой перципиент вызвал в своем сознании тот же образ, что и говорящий ему агент, необходимо обоим собеседникам подразумевать под каждым данным словом одно и то же. Поэтому первоначальный смысл закона тожества имел смысл: «А говорящего всегда равно А слушающего».

Точно также при дальнейшей шлифовке понятий вступали в действие и два других закона.

Аналогично возникновению общих понятий нужно рассматривать и происхождение суждений. Конечно, обогащающими знание перципиента могут быть только суждения единичные. Например, когда агент говорит: «Это животное убито», он подобным единичным суждением дает перципиенту новое сведение, которое в понятии «этого животного» до сих пор не содержалось. Что же касается суждений общих, в роде: «всякое животное смертно», – то эти суждения создаются не для увеличения фактического знания, а исключительно для обработки понятий, чтобы сделать их более точными в целях общения. В этом смысле, по аналогии с орудиями материальными, общие суждения представляют собой как бы орудия производства понятий; именно они и способствуют процессу развития языка.

В подобном же смысле, наконец, необходимо рассматривать и умозаключения, в которых несколько бесспорных суждений дают бесспорность суждению новому. Как и отдельные общие суждения, силлогизм в смысле знания не дает ничего нового и потому должен считаться аналитическим приемом мышления. Но, как и в общих суждениях, мы в нем находим нечто совершенствующее речевое общение.

Нам, обладателям колоссального словесно-логического инвентаря, не легко представить, сколько изобретательности и усилий было положено нашими предками для выработки языка. Насколько была трудна обработка понятий в смысле точного совпадения мыслительного образа с соответствующим словом, показывают языки современных диких народов. Особенно ясно это сказывается в бедности слов, означающих связь между предметами или их состояния. Чтобы сказать, что вещь находится в доме, негр центральной Африки произносит последовательно два слова: «дом» и «брюхо». Этим сочетанием он заменяет предлог, указывающий на нахождение вещи внутри жилища. У жителей островов Фиджи некоторые существительные служат в то же время глаголами. Южноамериканский индеец называет лошадь «животным с ношей на спине». Тот же индеец определяет дуб, как «дерево с пальцами-листьями». Во всех этих случаях, как мы видим, словообразование идет от более общих представлений к частным. Однако, в развитии языка встречаются явления и противоположные – от частного к общему; и это происходит даже чаще, так как на первых своих ступенях язык почти не имеет слов для отвлеченных понятий. Тасманийцы, например, обозначают особым названием каждый известный им вид деревьев, рыб, птиц; но самих слов – дерево, рыба, птица у них нет. Чтобы образовать личные местоимения, гренландский эскимос пользуется словами «там» и «здесь»: «я» соответствует понятию «здесь», «ты» – понятию «там». Трудность создания новых общепризнанных слов ведет обычно к образности речи, а на более низких ступенях заставляет дикарей дополнять речь особой мимикой и телодвижениями. В общем, от языка дикарей «цивилизованный» язык отличается так же, как трактор от первобытной мотыги, или как океанский гигант-пароход от жалкой пироги.