– Ясно, что особо опасная…

– Ты что, в двадцатом веке, в Москве? Зимой?

– Между прочим, есть такие эпидемии, которые именно зимой… Чума, например, чумные возбудители при высокой температуре гибнут. Как раз зимой эпидемии сильнее…

– Да откуда чума, болтовня какая-то…

– Две больницы в карантине – Екатерининская и Соколиная Гора…

– А Екатерининская при чем? Ну, Соколинка, понятно, она инфекционная…

– Откуда, откуда? Вредительство, вот откуда! По секрету могу сказать, что Григорьева забрали!

– Тише!

– Ты что?

– А кто такой Григорьев?

– Ты что? Это главный инфекционист наш…

А чуть поодаль, у стены, двое делятся какими-то сообщениями интимного характера:

– Ну, я тогда ей говорю, пожалуйста, здесь вам будет удобнее. И так смотрю, там точно удобнее: кушетка, то-сё…

…Запечатанное снаружи приемное отделение Екатерининской больницы. Рука в резиновой перчатке снимает с двери бумагу с печатью. Трое в противочумных костюмах входят в приемный покой. Один из троих выше других ростом, высокий, крупный – это патологоанатом Гольдин, но лица его не видно под маской. Двое других следуют за ним, вкатывают в помещение секционный стол для вскрытий. Оглядываются. В раковине – посуда. На столе – горка пустых ампул, письмо, на котором написано “Товарищу Сталину”, и второе, начатое, из которого видны только два слова: “Дорогая Тонечка!..” Рядом со столом на полу, уткнувшись лицом в пальто, лежит доктор Сорин. Он мертв.

– В прозекторскую везем? – спрашивает один.

– Нет, конечно. Вскрытия будут проводится здесь. Стол приготовьте.

Гольдин открывает чемоданчик с инструментами:

– В сестринской есть еще один нормальный стол?

Один из сопровождающих выходит. Возвращается: