Сказал уже я, что горы имеют здесь, по видимому, стеснительное влияние на широкую Русскую натуру. Впрочем, дело тут не в горах только. Во всех отношениях, Русским здесь житье незавидное. Если послушать инородных туземцев, то уже одно имя «Р у с и я к а» означает самую низшую степень человечности: и тупость, и глупость, и всевозможные недостатки и пороки. Но кто виноват в том? Один образованный туземец весьма верно изобразил настоящее положение своих Русских земляков следующим Латинским двустишием:

У самих Русинов здешних существуют весьма знаменательные пословицы, заключающие удовлетворительное объяснение их настоящего уничижения: «Кого не печé тому не горячé Где тонка нитка, там ся урве! Покля сонце изыйде, роса очи выист. Велика птица малою животится! Бог высоко, а Царь далеко!» или следующие, снятые ими, как видно, с презирающих их соседей: «Не всякий пан, што мае доломан! Прибери пня, из ниого дай му имя: буде человек!»…

Главной особенностью нрава Русского считается здесь глубокая скрытность и ничем непреодолимое упрямство. «У прям, как Русняк!» есть общая поговорка в Венгрии; в отношении же к скрытности, ее доказывают всегдашнею медленностью, краткостью и неопределительностью ответов Русняка на самые простые вопросы, ему предлагаемые. Оно точно так: и в этих обоих качествах здешний Русин, как две капли воды, похож на своего брата, Мало-Российского Украинца, у которого тоже не легко добьешься слова, и которого также трудно сбить с того, на чем он раз упрется. Впрочем, в рассуждении упрямства, и Велико-Россиянина не скоро уломаешь, когда он, по его выражению, «запритчится»; у нас тоже есть пословица: «упрям, как Новгородец!» Касательно же неразговорчивости, за-Карпатский Русин сам объясняет ее очень умной пословицей, которая у нас выражается почти теми же словами: «А ты, брате, пожвы (то есть – пожуй) слово, та пусти з рота: бо што раз зле зречешъ, то поправити тяжко!»… Краткость и неопределительность ответов происходит нередко и от того, что Русский здесь, как и везде, любит под-часок сказать не просто, а с своего-рода замысловатостью, подпустив непременно любимой им иронии. На вопрос, например: «далеко ли такое-то место? скоро ли можно туда дойти?» Русняк помолчит – почешется – и затем ответит известною всякому Русскому аллегориею: «да як будешь ходити далеко, так близко; а як близко пийдешъ, так далеко!» При таком ответе – Валах вытаращит глаза – Немец презрительно пожмет плечами – Мадяр взбесится и станет ругаться; а тут смысл самый простой, что есть прямая и близкая дорога, да плохая, почему в спрашиваемое место надо итти дальним обходом. За всем тем, бывают нередко случаи, что эта крепко закутанная и запоясанная обстоятельствами натура распахивается: стоит только уметь приняться за Русняка, расшевелить его, пробудить в нем доверчивость; и тогда он заговорит – заговорит уже со всей искренностью, не чинясь и не церемонясь нисколько – даже, пожалуй, если молвишь что не по тем, не по его нравам и понятиям, то скажет просто без обиняков: «э, пане! якый ты дурак!»…