Настоящая цена такой модели интернациональной интеграции стала очевидна, когда финансовый коллапс 2008–2009 гг. превратился в кризис национального долга в 2010 г. Сказка закончилась – судьба евро висела на волоске. Кейнсианцы утверждали, что политика экспансии могла предотвратить плачевный исход кризиса, поскольку общие суммы, требуемые для покрытия долгов Южной Европы, были гораздо меньше, чем, например, во времена плана Маршалла в 1947 г. Однако мы уже не знаем, правы они были или нет, поскольку реализовать такую политику не позволили правила Еврозоны и политическое сопротивление Германии. Вместо этого страны, оказавшиеся в эпицентре бури, были вынуждены пойти на суровые меры: национальный доход быстро сокращался, благосостояние населения падало, росла безработица, особенно среди молодежи, и все достижения предыдущих десятилетий оказались бесполезны.

В феномене усиливающегося отчуждения национальных законодательств и политических лидеров имелось одно весьма показательное исключение – германский Бундестаг. Что касается канцлера Германии Ангелы Меркель, роль, которую она взяла на себя, была гораздо более влиятельной, чем у всех прочих европейских лидеров, за исключением разве что главы европейского Центробанка: в отличие от нее, президент Еврокомиссии Жозе Баррозу и президент Совета министров Херман ван Ромпей оказались не у дел. Однако даже Германия не имела полного контроля над процессом. Проблема заключалась в том, что в предыдущие годы, как показал кризис, громадная власть была передана в руки не только европейским чиновникам, но также группам, не относящимся к бюрократическому аппарату Евросоюза[518].

Когда в 2010–2011 гг. политики проводили переговоры по сохранению Греции в составе Еврозоны, они столкнулись с необходимостью предотвратить «кредитное событие» – его объявление зависело не от них и не от других избираемых официальных лиц, а от решения комитета Международной ассоциации свопов и деривативов, состоящей преимущественно из банкиров. Предполагалось, что она решает конфликты интересов, которые могут возникать в процессе взаимодействия их собственных фирм, и говорит от лица индустрии в целом, однако отсутствие прозрачности не давало возможности в этом убедиться[519]. Огромные полномочия оказались также сосредоточены в руках нескольких американских кредитных рейтинговых агентств, недавно пришедших в бизнес глобальной оценки рисков (и не всегда успешных на этом поприще). Ни одна из этих групп не получила свою власть автоматически; они завоевали ее путем эффективного лоббирования и через серию политических решений в предыдущие годы, которые позволяли рынкам капитала самим регулировать себя[520].