– Вообще-то, знаю. Я ведь… моя диссертация по Бальтюсу, и я…

– Ха! Этот извращенец! Ну хорошо, сможешь записать. Муж продолжал поддерживать ее, присылал деньги каждый месяц. Я подкупила бонну моей тетки несколькими франками, а бедная тетка была уже в таких далях, что не замечала моего отсутствия.

Йель сел рядом с Романом и заглянул в его записи, но там было немного. Дэбра втащила стул из столовой.

– Вот такие мои студенческие годы. Рисование, живопись, встречи с Ранко. Те эскизы с коровами из тех годов, мы тогда путешествовали по Нормандии. В марте 1913-го, надо думать.

Йель нацарапал дату рядом с указанием трех эскизов Ранко Новака. Это была наименее существенная информация из всей, за которой он сюда приехал. Если он вернется с датами одних коровьих эскизов, Билл решит, что его разыгрывают.

– Мы хотели пожениться, но нужно было подождать, потому что в апреле Ранко стал претендентом на При-де-Ром. Это была не просто премия, а конкурс для студентов, он длился весь год, и жюри вычеркивало одного за другим. Это как «Мисс Америка», когда после каждого раунда выбывают эти девочки в слезах. И – представьте себе – к участию допускались только неженатые. И только французы, и, конечно же, кто-то из студентов поднял шум, что Ранко не настоящий француз – из-за имени, полагаю, просто потому, что его не звали Рене – но его все равно пропустили. Однако это его расстроило. Он был таким ранимым. И странным! Он ведь не должен был учиться в Боз-Ар. Это была академия – официоз, и его хотели укротить. Тогда был век богемы, и последнее, чего ты хотел – это чтобы тебя хлопали по спине старые консерваторы. Он всегда сглаживал свою странность для них. В итоге это, к сожалению, подействовало. Он прилизывал свои работы, пока не получал их одобрения.

– Те две картины, – сказал Роман, – не кажутся прилизанными.

– Именно! Его преподаватели эти картины так и не увидели. Маленькую девочку он написал примерно в то же время, бегло так. Это была как бы я; он писал мой детский портрет по воображению. Боюсь, он совсем не угадал, но все равно в этой картине есть душа. А все, что он делал для них, получалось прилизанным, плоским и религиозным. А ведь он был атеист! Он все проходил и проходил по конкурсу, и под конец испытаний претендентов изолировали в студии в Шато-де-Компьень на семьдесят два дня. Семьдесят два! Можете представить? И давали тему для картины. Сперва у тебя было двенадцать часов для эскиза, а потом – десять недель для картины, и отходить от эскиза не разрешалось. Кто это решил, что художник не может передумать? Так что его закрыли на семьдесят два дня, а я сидела и чахла.