– Точно, – кивает мама. – Анна говорила, что она пахнет формальдегидом. Тошнотворно-сладко.
Она давит пять крупных долек чеснока плоской стороной ножа и бросает их на чугунную сковородку. Тонко нарезанная морковка, лук и сельдерей уже карамелизуются в оливковом масле, смешанном с коричневым сливочным. Мама открывает завернутый в непроницаемую бумагу фарш – свинина с телятиной – и бросает его кусочками в сковородку, потом льет молоко, чтобы мясо было нежнее. На рабочей поверхности стоит открытая бутылка теплого белого вина для деглазирования.
– Не передашь? – она показывает на шумовку. – Какая Розмари сейчас?
– Все еще странная. Прямая. Музыковед. Живет в своем одноэтажном домике. Короткие мелированные волосы. Ходит в слаксах. Все в таком духе.
– Замужем? – Я киваю. – А что с ее матерью?
– Умерла несколько лет назад.
– Бедная женщина. Такая печальная жизнь.
Я смотрю, как мама помешивает соус, медленно, по кругу. Колеблюсь.
– Лео вернулся к ней. Ты знала? Они снова поженились.
– Я не знала. Думала, он умер или в тюрьме.
– У Розмари на камине была их свадебная фотография. Во время круиза. Обычная пожилая пара.
Она берет огурец и начинает срезать шкурку.
– Давай не будем говорить о Лео. Для меня он давным-давно мертв. Он был плохим человеком. Не люблю о нем думать, и тебе тоже не стоит.
Она берет бутылку белого вина и наливает себе бокал.
– Разве это вино не для готовки?
– Вино есть вино, – говорит она, выпивая его.
– Мне нужно поговорить с тобой о Лео, мам.
– Элинор, скоро придут гости, и я пытаюсь готовить. Поэтому что бы тебе ни нужно было сказать, это подождет.
Мы с Джонасом не разговаривали со вчерашнего дня, когда я с кружащейся головой позвонила ему, стоя на тротуаре у дома Розмари. Когда я вижу на пороге его мать с Джиной, у меня екает в животе – знакомое, но забытое ощущение. Мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что оно означает: я нервничаю в предвкушении его прихода. Это странное ощущение, словно записанное в памяти тела в прошлом, – я много лет не давала себе его испытывать, но оно все еще живо.