Однако Джонаса с ними нет.

– Он заявил, что ему нужно принять душ, хотя только что искупался. Только воду тратит, – жалуется его мать, проходя сквозь затянутую сеткой дверь.

– Он сейчас придет. – Джина протягивает маме бутылку вина. – Мы принесли белое.

– Мы сегодня пьем красное, – говорит мама, унося бутылку на кухню.

– Не обращай на нее внимания. – Подошедший Питер обнимает Джину. – Она весь день ведет себя по-свински.

– Будь справедлив, – заступаюсь я, хотя полностью с ним согласна. – Сегодня тяжелый для нее день.

– Ты права, – соглашается Питер. – Беру свои слова обратно.

– Жаль, что я так и не познакомилась с Анной поближе, – говорит Джина. – Она казалась крутой.

– Она и была такой, – отвечаю я. – Самой крутой на свете.

Мама выходит с тарелкой сыра и крекеров. Мать Джонаса отмахивается:

– Я отказалась от глютена и молочных продуктов. Из-за артрита.

– Нужно было сказать раньше, – с раздражением бросает мама. – Я приготовила пасту. Но у нас есть оливки.

– Как Мемфис? – интересуется Джина.

Питер вздыхает.

– Грязный. Очень устали.

– Я никогда там не была, – пожимает плечами Джина.

– Элле понравилось.

– Так и есть. Это город, полный призраков, – говорю я.

– Тебе вина или просто чего-нибудь попить? – спрашивает Питер Джину.

Сквозь сетку за плечом Джины я вижу Джонаса, идущего по песчаной тропе. Его мокрые волосы спутаны. Он босиком, в рваных джинсах и синей рубашке. Он выглядит так же, как в детстве. С легким шагом, ясным взором. Заметив меня, он улыбается – не привычной мне приветливой улыбкой, как при встрече с давней подругой, а какой-то другой, более открытой и интимной, которая как будто говорит: наконец-то, спустя столько лет мы можем смотреть друг на друга без разделяющей нас тени стыда.