– Но мы оба знали, что он плохо плавает. Мы не бросили ему спасательный круг.

– Мы… – На ее лице мелькает замешательство. – Ах да, с тобой же был Джонас. Я и забыла.

– Он все знал, – говорю я. – Он единственный.

Она кивает.

– Вы были неразлучны. Он был так влюблен в тебя. Мне кажется, ты разбила ему сердце, когда вышла за Питера.

– Так и было.

У меня перед глазами стоит Джонас. Не мужчина, которого я любила и хотела до боли сегодня, а маленький зеленоглазый и темноволосый мальчик, лежавший рядом со мной в лесу на ложе из бархатного мха. Я еще его не знаю. Но мы лежим у родника, двое незнакомцев с одним сердцем.

– Я тоже его любила.

Мама не самый сентиментальный человек, но она обнимает меня, кладет мою голову себе на шею и гладит по волосам, как делала, когда я была маленькой. И я чувствую, как тысяча лет горечи, желчи и грязи вытекают из моих вен, мышц и жил в карман на ее подоле.

– Прости, мама. Я хотела быть хорошей.

– Нет, – говорит она. – Это я впустила Конрада на порог. – С тяжелым стоном она поднимается с дивана. – Мои кости уже не те. Приму «Маалокс» и пойду на боковую.

Проходя мимо стола, она забирает тарелки детей из-под мороженого и ставит их в раковину, звеня ложками.

– Подождет до утра.

Она останавливается у затянутой сеткой двери со странным выражением на лице, как будто пробует что-то, переваривает, пытаясь решить, хорошо ли это. Когда она наконец решается нарушить тишину, ее голос звучит твердо, как всегда, когда она дает мне серьезный совет:

– Бывают купания, о которых жалеешь, Элинор. Проблема в том, что ты никогда не знаешь, пока не зайдешь в воду. Не засиживайся допоздна. И не забудь закрыть слуховое окно. Передавали, будет сильный дождь.

Я жду, когда хлопнет дверь ее домика, после чего иду вслед за ней по тропе. Вокруг лунный свет. Дождь, который мы так ждали, наконец на подходе. Я чувствую это в напряженном воздухе, нетерпеливом небе. Возле нашего с Анной старого домика, где сейчас спят мои дети, я останавливаюсь. Свет выключен, и даже тусклое сияние компьютера Джека потухло. Я вслушиваюсь в тишину, представляя, что слышу их мягкое, ничем не встревоженное дыхание. Никаких демонов, никаких чудовищ. Если бы я могла защитить их от любого ужаса, любой утраты, любой сердечной боли, я бы так и сделала.

Из центра пруда ко мне тянется полоса лунного света, становясь все шире по мере приближения. Я пролезаю сквозь кусты к берегу. Вода убыла. На мокром песчаном берегу еноты оставили цепочку следов с острыми коготками. Я снимаю всю одежду, вешаю платье на ветку дерева и, нагая, захожу в шелковистую воду, обсидиановую гладь пруда, под кваканье лягушек и шепот мотыльков. Чувствую молекулы Джонаса, оставшиеся после него в воде. Зачерпываю ее ладонями, подношу ко рту и пью его. Вдалеке небо прорезает молния.